Голосую за любовь

Начав писать письмо Мелании, я тоже думал о нем. А потом произошло нечто удивительное: я писал письмо Мелании по просьбе Рашиды, но мне все время казалось, что я пишу самой Рашиде. В письме речь шла о карановских ночах, когда кажется, будто небо, звезды, луна и все остальное существуют только потому, что существует она; о моих опасениях, о том, что мы должны скрывать наши встречи; о несправедливости человеческой судьбы: созданные для того, чтобы любить друг друга, мы должны откладывать нашу любовь на будущее, на то время, когда нам уже до всего этого не будет дела. Я писал не спеша, все время ощущая на себе милый взгляд Рашиды, и письмо получилось слащавое и взволнованное. Я это понял слишком поздно, когда уже Атаман три раза свистнул под окном нашего дома и переписывать было некогда. Атаман передал письмо Мите, а Мита бросил в Меланин почтовый ящик, со всеми моими ахами, охами и другими гениальными изобретениями, которые наполняли его от первой до последней фразы. А я продолжал лежать на своем чердаке, хотя уже давно наступил день, потому что было воскресенье и не надо было идти в школу. Я представлял себе выражение лица Мелании, абсолютно уверенный в том, что такого нагромождения глупостей даже она не в состоянии будет переварить. «Ну мы и влипли, Рашида», — сказал я вслух и понял, что разговариваю сам с собой. Внизу, в доме, было непривычно тихо: не скрипели кровати, в кухне не слышалось шагов и звона посуды перед завтраком. Я нагнулся и заглянул в проем над лестницей. Видны были кровати в спальне родителей и край ночного столика. Станикина кровать слева была пустая. На правой храпел отец, чему-то улыбаясь во сне. Кровати Весны не было видно, да я и так все про нее знал. Станика объясняла деревенскую привычку Весны вставать чуть свет заботой об эритроцитах, которые якобы быстрей размножаются на свежем воздухе. Но это была абсолютная чушь. Весна, конечно, с утра смылась в ивняк или хозяйничала на грядках у какого-нибудь чудака, которому взбрело в голову засеять их ранним салатом. И все из-за своих кроликов. Разве я вам еще ничего не рассказал о ее кроликах? Странно. Весна прямо помешалась на кроликах. Она не только их лепит в огромном количестве. Она их разводит, кормит и лечит. Лет пять назад она купила двоих, а теперь у нее их двадцать семь. Ими провонял весь сарай, но она ни одного еще не пожертвовала на жаркое, и что всего удивительнее — мой старик ей в этом деле потакает. Полгода назад пара кроликов исчезла. С вечера Весна, как всегда, заперла клетку, и утром та была запертой, но Златки и Серки в ней не оказалось. Как всегда, вина пала на меня. Особенно усердствовал Влада. По прыти, с которой он на меня обрушился, я понял, что рыльце-то в пушку у него. Если человек непрестанно портит воздух, можете быть уверены, что в заду у него полным-полно дерьма. Поэтому я, вероятно, и не верю людям, которые без конца распространяются о всяких добродетелях. Исключение представляет только моя мама. Вы никогда не услышите, чтобы она кого-нибудь осуждала или лезла с нравоучениями. Она сама чиста и не предполагает ни в ком грязи. Неужели и ее мой отец обманывал? О, господи! Передо мной снова воскресла вчерашняя сцена: как он увлекает в тень, прячет от меня ту женщину. Я снова слышал плач Станики.

Пора было завтракать. Я понял это, услышав, как во дворе выбивают ковер, который каждое воскресенье соседи чистили ровно в восемь, но боялся спуститься вниз, уверенный, что Станика при появлении отца начнет швырять в него тарелками или еще чем.

Внизу по-прежнему было спокойно, хотя теперь уже опустела и кровать отца. От голода я ощущал в животе каждую кишку в отдельности и побрел вниз, как солдат, отправляющийся на разведку в тыл врага. Естественно, я даже предположить не мог, что увижу то, что увидел.

Станика и отец как ни в чем не бывало мирно сидели за столом, пили кофе с молоком и разговаривали о ценах на рынке.

— Ты только взгляни на него! — воскликнула Станика. — Наконец соблаговолил встать.

Отец ничего не ответил. Я спросил, где Весна, но ни тот, ни другой даже рта не раскрыли. Они сидели и жевали, не сводя глаз друг с друга, будто остались одни на всем свете, а потом отец сказал, что никто в Каранове не варит кофе лучше Станики. Подобных комплиментов он никогда ранее не говорил, и Станика должна была бы понять, что за этим что-то кроется, но она сделала вид, будто ничего не поняла. Они разыгрывали друг перед другом какие-то роли, как последние идиоты, и мне захотелось куда-нибудь поскорей смотаться. Я собрал удочки, сунул в карман кусок хлеба и направился к двери.

— Думаю пойти порыбачить! — сказал я.