Голова бога (Приазовский репортаж)

Надо отдать должное учителям: шум на них не произвел ровно никакого впечатления. Венедикт Александрович, учитель арифметики, как раз дующий на чаек в блюдце, даже не прервал своего занятия, не обронил ни капли напитка. Люди здесь работали с крепкими нервами — и не такое видали.

Юноша огляделся: виной конфуза было то, что двери в учительскую заменили, а у новых был высокий порожек, за который и зацепился.

— Чего надобно, Аркадьюшка? — спросил Дмитрий Андреевич, преподаватель черчения и рисования.

Аркадия чуть передернуло: так его называли еще в училище. Это имечко ему не нравилось, он полагал, что осталось оно в прошлом. Как бы не так: здесь его по-прежнему считали школяром. Его не выставили за дверь — это уже хорошо. Но, с другой стороны, чая тоже не предложили.

— Я к Роману Павловичу, — Аркадий указал на учителя географии и истории.

Тот на крошечной печечке, кою топить можно было дровами не более обломков карандашей, варил, тщательно помешивая в кружке, суп. Картошечка, петрушка, лучок, да немножко сальца для жира — кушанье часто получалось недоваренным. Но эту тайну никто кроме учителя не знал, поскольку вкушал он это яство в одиночестве. Над этими чудачествами, равно как и над геранью городничего одно время похихикивали, но позже — привыкли. В каждой избушке — свои игрушки.

— Ну, так говорите, — предложил историк.

Юноша предпочел бы с ним говорить приватно, однако же было ясно: тот не оставит свою готовку, а просить выйти остальных — глупость.

— Я хотел поговорить с вами о Ситневе. Сказывают, вы были с покойным близки?…

— Спокойным? — удивился туговатый на ухо Дмитрий Андреевич. — С каких это пор он стал спокойным?…

— С позавчерашнего дня, как успокоился навеки, — поморщился директор, и скосив взгляд на Аркадия спросил. — А зачем это тебе, юноша.

— Хочу собрать биографии замечательных горожан, — не моргнув глазом, соврал Аркадий.

— А чего с него начали?… — возмутился учитель русской словесности.

— По горячим следам, пока живы воспоминания, — врать становилось в привычку.

— Да я давно с ним общался, — оправдывался Роман Павлович. — Не праздновал я его идеи. Ерундовые, прямо скажем, идеи у него были…

— Это да — ни убавить, ни прибавить.

— Да я вообще не понимаю, с каких таких делов ему быть замечательным?… — возмущался учитель русской словесности.

Его имени журналист не знал, появился он в училище на следующий год после того, как Аркадий оттуда выпустился. Молодой мужчина был родственником полицмейстера, заменил безвременно почившего Апполинария Апполинариевича — старичка добрейшего, влюбленного в поэзию Жуковского. Как раз прежний преподаватель привил Аркадию любовь к русской речи, коя и убивает, и исцеляет… А этого хлыща, кстати, лишь ненамного старше его самого, Аркадий не праздновал — если бы его не было на место преподавателя мог бы претендовать он сам.

— Но ведь Ситнев же что-то искал!

Из кармана жилета, надетого не по погоде, учитель достал портсигар, из него сигарету. Зло зажег спичку, закурил, затянулся и сплюнул.

— Да у нас полгорода ищут что-то. Как правило, выпить и закусить. Ежели о каждом таком искателе писать — чернил в уезде не хватит.

— Полегче, — поправил его Роман Павлович. — О мертвых или хорошо или ничего…

— Тогда лучше хорошо…

И учителя заговорили…

* * *

…С пару лет назад во время загородной выездки произошло событие, изменившее жизнь этого человека.

Ситнев ранее жил на Кавказе, где услышал любопытнейшее дополнение к легенде о Золотом Руне. Якобы жители древней Колхиды в быстрые горные ручьи и реки клали придавленную камнями баранью шкуру, и в шерсти застревали тяжелые частицы золота, а обычный песок поток уносил далее. И с Кавказа же у него появился обычай помещать в реку, к которой его забросила судьба подобную шкуру.

Когда с вечно неспокойного Кавказа он переехал в Приазовье, привычка осталась при нем. Польза от нее здесь была еще более сомнительной: спокойные степные реки едва ворочали обычные песчинки.

В тот раз на берегу реки кутили дотемна и допьяна. Уже при лунном свете не вполне трезвый Ситнев достал овечью шкуру, бросил ее в корзину, сел в коляску… А утром среди ворсинок шерсти он заметил желтый отблеск.

Золота было совсем немного — даже самый прилежный ювелир не смог бы изготовить из него и простенького колечка. Возможно, золотые чешуйки подбросил какой-то шутник, из присутствующих на той прогулке. Однако все присутствующие позже это отрицали категорически.

Место, где пировали, найти удалось без особых хлопот, благо от города оно отстояло на три версты и выезжали туда не первый раз. Но повторные опыты ничегошеньки не дали. Если золото в реке и имелось, в этот раз она делиться им не намеревалась. Но, по мнению Ситнева, это ничего не меняло. Золото лежало где-то здесь, в бассейне Гайтан-реки. Она или какой-то приток где-то вымывали драгоценный металл из породы, влекло его к морю. Следовало лишь найти это славное «где-то».