Голова бога (Приазовский репортаж)

Ее простота, пожалуй, льстила Аркадию. Белая блуза из плотной ткани с застегнутым высоким воротом очерчивала ее фигурку. Черно-коричневая клетчатая юбка также скрывала нечто невероятно притягательное. Ее чуть бледное лицо в обрамлении светло-русых волос… Единственным знаком траура была черная лента, которая охватывала ее волосы.

Тут Аркадий перевел взгляд с отражения на ее лицо, чтоб запомнить его особенности. Он собирался потратить на то лишь мгновение, однако же, взглянув на нее, не смог более отвести взора. Ее большие глаза одновременно и затягивали и доставали до самого укромного уголочка его души.

С нее следовало бы писать какую-то святую. Не Богородицу, конечно, но и не тезку ее из Магды…

Словно угадав мысли Аркадия, Конкордия улыбнулась, чуть поправила локон над ушком, провела по волосам, снимая траурную ленту.

И Аркадий понял, что пропал.

Да, то чувство, что случилось у Аркадия в саду городничего при пустячном первом разговоре с Конкордией, было сердечной болезнью. Но не жуткой, смертельной вроде грудной жабы или сердечного приступа, а другой, веселой, однако же куда более страшной болезнью — любовью.

Она уедет не сегодня-завтра, — кричала загнанная в подполье рассудительность. — Заберет твое сердце в промозглый Петербург, а ты будешь мерзнуть от того холода. Остановись!..

— Мне нравятся здешние люди, — заговорила Конкордия. — Я полагала, что солнце делает людей более темпераментными. А они такие неторопливые, непосредственные, честные. Совсем не то, что столичные жители.

— Нам здесь просто некуда спешить.

— Даже ваше куроводство выглядит скромным! Неужто у вас оно не ворует.

Аркадий не сразу понял, что речь идет о городничем, судье и прочем городском руководстве. Исправлять Конкордию он не стал, ибо, во-первых, городничий, почтмейстер и архиерей действительно разводили кур — не по нужде, а скорей со скуки, меняясь несушками, как иные помещики меняются рысаками. Во-вторых, зачем расстраивать заезжую даму, почти чужестранку — у нее и так полно разочарований. Пусть думает, что бывают чудесные места, где правит честность. Да и действительно, тут воровали меньше, чем в столицах, но отнюдь не по причине скромности. Городничий крутился как мог, только разве в этом крошечном городишке украдешь что-то толковое? Его бы в Москву или хотя бы в Киев — уж там он бы развернулся.

— А вы бывали в других городах, Аркадий? Вы кажитесь немного неместным?…

Его имя, произнесенное ее устами, ласкало слух, и, предавшись этому удовольствию, юноша ответил не сразу:

— Я действительно жил в других городах. Бывал в Москве.

Теперь он смотрел на ее губы, стараясь запомнить, как они складываются, произнося тот или иной звук. Конкордия не ждала гостей, паче была в трауре, и ее губы были ненапомажены. Но то было лишним: Губы манили, и внезапно Аркадий почувствовал, что еще немного и он сорвется, не выдержит, поцелует.

С этим следовало что-то делать.

— Я пойду…

— Идите…

Аркадий поднялся и отправился к окну.

— Куда же вы?… Почему через окно?

— О вас будут дурно говорить, если увидят, как от вас выходит мужчина.

— А вы все-таки очень милый… Бросьте, мне нет дела до пересудов в этом городишке. Впрочем, действительно — идите через окно. В этом есть что-то пикантное.

И когда Аркадий уже сидел на подоконнике по ту сторону окна, готовясь спрыгнуть на крышу сарая, Конкордия сказала несколько слов, столь неожиданных, что Аркадий замер, обернулся.

— Простите, что вы сказали.

— Я сказала: заходите еще. Ко мне уже давно не лазили через окно. Только прежде — стучитесь.

Училище

Мимо Аркадия словно пули пролетели воробьи.

В жаркой июльской пыли нежился кот и глядел на одноногого голубя, прикидывая, не выйдет ли им пообедать.

Об этом же голубе спорили и мальчишки: что будет с птицей, если оторвать ей и вторую ногу. По их умозаключениям выходило, что сесть она на землю не сможет, и принужден будет летать до смерти. Голубь неодобрительно переводил взгляд с кота на ребятишек. По виду птицы было видно, что о намерениях и того и других он знает, но крайне не одобряет.

Аркадий остановился, пропуская целую кавалькаду, на которую отважно лаяла забившаяся под дрова собака. Лишившись своего руководства, всадники ощутимо растеряли бравый вид и выглядели как траурный кортеж. Телеграфом уже поступил приказ: офицерам предписывалось следовать в Севастополь самостоятельно, и они должны были покинуть город вскоре.

Журналист поискал глазами Николая Рязанина, но его среди всадников его не имелось. Впрочем, доносил слухи, Николай должен был задержаться по семейным обстоятельствам, а после войны, может быть и вовсе намеревался выйти в отставку, поскольку желал заняться наследством. Те же слухи добавляли, что наследству, кстати, небедному с таким восприемником не продержаться и года.