Голова (Империя - 3)

Услышав этот голос, она подняла глаза; в нем появилась звучность и даже страстность.

- Что с вами, Эрвин?

- Если бы господин Мангольф пожелал тогда на вас жениться, были бы вы теперь счастливы? - договорил он.

Леа глухо:

- Да, вы всегда многое видели. Созерцатель, который проходит именно в ту минуту, когда другие плачут или смеются. Чаще плачут, разумеется. Но бывают и светлые промежутки. Вы, вероятно, на светлые не попадали.

- Я не созерцатель, Леа, - ответил он с непривычной горячностью. - Я давно уже перестал им быть. Вы сами видите, где я просиживаю целые дни и часы. Сперва я действительно только зарисовывал вас.

- Меня? Нет, мою банку с румянами.

- Это было совсем давно. Вероятно, вы тоже выросли с тех пор. Я увидел, какая вы артистка!

Артистка насторожилась.

- Началось с вашей туфельки, с ноги, которая ее носила, потом перешло на походку.

- Пока вы не добрались до лица...

- А тогда раскрылся весь человеческий облик. И сам я лишь после этого осознал себя. Осознал благодаря вам, Леа Терра. Другим, быть может, нужно испытывать срывы, несчастья. Я же переживал все в душе, потому что была женщина, которая так мастерски все изображала. Тогда же я сказал вслух: я люблю ее. - Он и сейчас испугался своих слов.

- Продолжайте, - потребовала она. - Что вы думали обо мне? Ведь это было почти вначале, я еще не прослыла бессердечной.

- Вы - бессердечны! Я живое доказательство противного. Я научился чувствовать лишь у вас.

- Неизменные успехи, и неизменно мнимые! - Она спросила, перегнувшись вперед и сложив руки: - Помните, граф Ланна? Туалеты с глубоким смыслом. Это было мое прозвище, в нем отразилась неприязнь двух лагерей: лагеря глубокого смысла и лагеря туалетов. За мной лично признавали утонченность и, пожалуй, талант. Но сердце? Сердце отрицали, как бы беззаветно я ни отдавалась изображаемой на сцене страсти.

- Вас окружают таким поклонением!

- Молоденькие девушки. Их тянет ко мне, как мышек к кошке. Им хочется узнать, откуда она черпает силу, но при этом они косятся на свою норку. Мужчины? В столице не найдется актрисы, у которой насчитывалось бы так мало настоящих связей, как у меня, несмотря на вечную толчею здесь, - закончила она откровенно.

- Вас ничто не может замарать, - сказал он, опустив глаза.

- Это вы себе внушили, - возразила она без насмешки.

- Правда, какие бы качества они в вас ни ценили, любить вашу человеческую сущность они не могут. Они страшатся ее. Каждый из них по сути ищет себе мышиную норку.

- Вы, граф Эрвин, ничего не страшитесь, - сказала она поощрительно.

- Чего бы я тогда стоил? - спросил он. - Нет, из созерцателя, собиравшего впечатления, возник некто, у кого эти впечатления породили жалость. Только тогда он превратился в человека, который любит вас и потому хочет вас спасти. Любить - значит хотеть.

- Жалость? - Она состроила гримасу, напомнившую ее брага. - Если бы это мне сказали не вы... Мой друг, вы уже седеете. Сколько времени еще придется прощать вам мальчишеские промахи? Поговорим начистоту! Я жестоко страдала от господина Мангольфа чуть не полжизни. За то, чем я стала, ответственность несет он: и за мое искусство и за это все, - жестом охватывая комнату, где кресла, обитые гобеленом, глубокие козетки, треугольные плетеные диванчики в форме золоченых клеток стояли наготове для мужского гарема.

- Если бы я смел сказать вам все!

- Что еще? - спросила она неприязненно.

- О чем я мечтаю!

- Воображаю, о чем вы можете мечтать! - Она погрузилась в мысли и в свою боль.

Он созерцал ее, как на спектакле. Вздрагивание выразительной руки, трагически напрягшаяся шея, подчеркнутая мимика бровей и рта невольно делали зрителем того, кто сам изнемогал от душевной боли. Молчание. В стыде и муке от своей никчемности он стал искать портрет Мангольфа, который она взяла и не положила на место. Должно быть, она спрятала его у себя на груди!..

Но тут она сказала:

- Господин Мангольф достиг всего тоже не самостоятельно, он был связан с актрисой. О! Ему не так-то просто отвязаться, - с жестоким взглядом, от которого Эрвин побледнел. - Какое счастье стареть! - продолжала она, уже спокойнее. - Перед вами мне нечего рисоваться. - Она подлаживается к нему! Сердце у него забилось робкой радостью. - В застарелых чувствах всегда множество трещин. Но если они не теряют силы? Тогда кажется, будто они незаменимы. Смотрите не обожгитесь, Эрвин! - заключила она почти добродушно. Тут раздался звонок. Она торопливо досказала самое, на ее взгляд, важное: У господина Мангольфа большие неприятности. Ему до смерти опостылело то, что разделяло нас. Стоит мне пожелать - и он все бросит, он потребует развода... - Но гости уже входили.

Вместе явились коммерции советник фон Блахфельдер-младший и доктор Мерзер, за ними следом Мангольф с молодым Шелленом. Сын газетного Юпитера, который вершил дела, скрываясь в облаках, был, в противовес отцу, очень заметен и шумлив, у него тотчас оказались деловые секреты с актрисой. Он вызвал ее в соседнюю комнату, но там стал попросту объясняться в любви, да так громко, что все было слышно через закрытую дверь.