Голова сломанной статуэтки

Миновала пара дней с того момента, как Иван Сергеевич отдыхал в парке и придавался мыслям о радостном и вечном. Правда, уже успели развеяться те мысли, разбежались чувства от природы и стали ещё насущнее проблемы от университета и остальных мирских забот. Всё больше гнусной скуки затекало к нему в глаза.

А если проще, то дел стало больше, и просто сложнее играть ощущенья.

Сказалось ли это на Иване?

Ну как сказать…

Был эпизодец…

Дело было также вечером, не слишком дальним от тех же дней, о которых идёт речь. Было не ясно, как тогда, а сурово – чёрно и тоскливо. Желание спать увеличивалось сильнее с каждой минутой, но Иван терпел и ждал, чтобы лечь по расписанию. Также он ждал пока его друг скинет ему шаблон для практички в ВУЗ, однако он подумал в конце, что дела подождут, а сам он погуляет ещё и отдохнёт хоть как-то, как может.

Снова он поворачивал в замке ключ, снова, в привычном темпе, шёл по лестнице и сразу после выхода из дома пошёл в типичную сторону для буднего дня – на остановку. По пути он воткнул в уши наушники и включил так полюбившегося ему Летова. В данном случае была классика – «Всё идёт по плану».

Всё время, как он шёл по залитой фонарным светом улице, Иван смотрел вниз, то себе под ноги, то чуть дальше, но взгляд его ни в коем случае не поднимался выше уровня дороги, по которой он шёл. Было ли это связанно с усталостью, или же с подавленным самоощущением, которое он испытывал в последнее время из-за работы – неизвестно. Вообще, быть по правде, он частенько в последнее время замечал за собой, и даже Василиса Штормова, его тогда любовь, это подтверждала также замечая подобные странности за ним. В конце то концов – не стоит загонятся и что-то уже накручивать. Буркин же, по крайней мере пока, ничего не решил, и ничего не сделал, чтобы взять и в один момент по щелчку, для того чтобы предать или наоборот.

Но есть одна вещь, которая не давала ему покоя, она как запах, как зрительный образ, как сложный текст, как эпиграмма на слух, стала въедаться ему в голову, и хоть не осмысленно, но он уже стал другим, уже другие цели, другая любовь и места в нём царили. Вообще, человек, существо не преданное, в том числе и на идеи – завтра ярый социалист, а вчера был за веру, царя и Отечество, а вообще через неделю он дикий капиталист. Так было и с Иваном Сергеевичем Буркиным. Нет, ни в коем случае речь не идёт о политических взглядах – всё это пыль, ничтожество, грязь, в которой люди иногда так любят пачкаться! Его измена была на уровне сердца и того, что, может быть, ему подарил сам Бог! Сам Отец, который соблаговолил нас сладко наказать этим. На уровне души! Он вчера вкушал плод вечного в прекрасном парке, а сегодня…

…

Иван Сергеевич наконец дошёл до того места, где решил остановится и посидеть, подумать, как он это называл. Он развернулся боком к спинке скамейки, на которой сидел, будучи в месте, которое одновременно и на пригорке, и в центре города. Иван Буркин просто пялился в эту тьму, из которой как храм, выстраивались неоновые свечения нескольких высоток. Долгое время он просто смотрел на эту картину. Он ни в коем случае даже не искал в ней смыслов – обычный вид на город в ночи. Обычные высотки, обычные люди на улицах, простецкие виды в общем. Иван Сергеевич вообще был человеком творчества, однако сам чуждался чего-то творческого.

– Ещё только познаю. – говорил он сам себе в те моменты, когда хоть как-то проскакивала мысль о том, чтобы самому начать писать стихи, рисовать картины, сочинять музыку и играть с текстом. – Ещё рано говорить о том, чтобы пытаться идти в роль создателя хоть чего-то.

Но это не желание, Иван Сергеевич, это не выбор, который ты вообще в праве осуществить. Это та ноша, которую получает и без того измученный искусством. Создать, значит выстрадать. Создать, звучит как гром. Создать, выглядит как пытка инквизиции. Создать, значит почувствовать всю мощь отца.

…

Вдруг Иван Сергеевич как-то иначе посмотрел на этот же вид. За место какого-то обычного набора вещей в поле зрения оказались какие-то огоньки. Они также сильно пекли, только не руки, не физически, а глаз, заставляя при этом позабыть всё, проникнутся вербально во все просторы сложности этих огней. Таким образом, например, первым он увидел огоньки за место маленьких – куда-то текущих людей по улочкам. Этот огонь вызывал чувство очень определённое, и доставал из нутра Ивана Сергеевича самые разные воспоминания. Например, Буркин в первую очередь вспомнил себя во младенчестве, когда сам он ещё ходить не умел, но при этом много видел из-за занятой матери, которая по всюду таскала с собой Ивана будучи малышом. То странное, молчаливое и гнетущее, чувство наблюдения, состояние зрительного чтения мира, он видел и в тех огоньках людей, которые как песок, сыпались по лабиринту этого города, то взад – вперёд, то ввысь и вниз.