Головастик и святые

Пан Скороговорко прибыл в Москву. Мы встретились – поговорили. Он прочел мне целую лекцию о том, как после Второй мировой Сталин преследовал униатскую церковь. Униаты, если я правильно запомнил, это православные, которые признают власть Римского Папы. С точки зрения Сталина – шпионская сеть. Тираны относятся к подобным вещам серьезно. Всякое зарубежное финансирование разжигает их паранойю. Вождь распорядился перевербовать чужих агентов. Греко-католикам объяснили: или подчиняетесь московскому патриарху – он наш проверенный товарищ, – или едете в лагеря. Тех, кто не покорился воле Великого и Усатого и продолжал собираться на свои униатские молитвы в местах отдаленных, всех до одного арестовали и отправили в места еще более отдаленные – в Сибирь. А чего они ждали?

Отец Роман ответил, что ничего не ждали. С момента прихода Красной армии в Западную Украину они только молились и терпели. Сначала на родине, потом в ссылке, где им были совсем не рады. Крестьяне Нарымского края отказывались пускать в свои дома пришельцев, и тем приходилось жить в землянках, на сеновалах, в хлеву вместе со скотом. Кроме того, их заставляли каждую неделю являться в комендатуру к этим ужасным чекистам. Наверное, это был кошмар, сказал о. Роман, признавшись, что сам когда-то проходил собеседование в первом отделе Одесской семинарии.

Слушая его рассказ, я подумал, что импотенция товарищей из Политбюро ПОРП, о которой знали только они и мой дедушка, надежно защищала нашу семью от проникновения в нее органов безопасности. У меня была счастливая диссидентская юность, сколько угодно антисоветской литературы и возможность участвовать в психоделическом семинаре Станислава Лема. Там, конечно, тоже водились доносчики, но штука в том, что под кислотой даже стукач становится человеком. Впрочем, это к делу не относится.

А дело заключалось в том, что несколько лет тому назад папа Иоанн Павел II посмертно вознаградил репрессированных монахинь, сестер Олимпию и Лаврентию, причислив их к лику блаженства за молитвенный подвиг и ангельское смирение. Сестры почили в бозе от туберкулеза в глухой сибирской деревне в пятьдесят первом году. Интересно, почему Папа вспомнил только этих двоих? Другие непокорные униаты тоже хлебнули горя под комендатурой. О. Роман признался, что никогда не позволял себе рефлексировать по поводу воли понтифика. ОК! Я тоже не буду ломать голову. Когда имеешь дело со спецслужбами и религиозными организациями – искать логику бесполезно.

В конце интервью я поинтересовался, почему выбор святого отца пал на мою кандидатуру? В ответ пан Скороговорко напустил мистического тумана, сказав, что некоторые вещи трудно объяснить вот так сразу. И предположил, что я все пойму, когда мы окажемся там. Если, конечно, меня устраивают условия договора.

Альтернатив не просматривалось. Мы ударили по рукам и отправились в магазин примерять энцефалитные маски для экстремалов.

Через месяц я оказался в самолете авиакомпании «Сибирь». Потом в жуткой гостинице, где по коридору бродили кривоногие проститутки в спортивных костюмах, а отец Роман кричал во сне, как будто смотрел финал ЧМ по футболу.

27

– Вы поедете на бал? – спросили у него. Он ответил: да – и взошел на крыльцо дома с колоннами, где гостей встречала высокая и молодая, черноглазая и немного раскосая краля в мужском пальто. Кого она целовала, те сразу увядали.

Взглянув на него, хозяйка произнесла с надменной улыбкой: еще не время. Слуга в белом провожает гостей сквозь анафему комнат в огромную залу, где над входом идет дождь, а в дальнем углу светит ясная луна.

Там припаркованы экипажи. Он узнает «мерседес» принцессы Ди и авто Фердинанда. Погладил золотую лошадку, у которой над хвостом красуется номерной знак с циферками из драгоценных камней. Играет музыка, сладкая смесь вальса и черного блюза. Мужчина лет тридцати пяти внезапно обнял его и прошептал: дякую за вашу заботу о моем теле! Он испугался, оттолкнул незнакомца, протиснулся между танцующих пар к дальней стене, где на грубой, не подходящей к богатому интерьеру скамье сидит маленькая женщина. Она закашлялась, он протягивает ей белый платок, женщина прижимает платок к губам.

Где-то он видел ее лицо. Может быть, они вместе ехали в поезде на Восток? Вши копошились под ватником. Серые вокзалы кишели людьми. Пассажиры торопились, бежали по лужам за кипятком, боялись опоздать, потому что неизвестность, в которую шел поезд, была все-таки лучше, чем эта безнадежно грязная станция с фигурами темными, одетыми в чужое тряпье.

На платке, который вернула ему женщина, осталось красное пятно. Она сказала:

– Видишь кровь? Я живая. Забери меня отсюда.

– Как тебя найти?

– Я не помню название места, где закопали нас с сестрой. Но ты его найдешь, следуя за нашими именами.

Слуга в белом встал между ними и произнес:

– Вам пора.

28. Коровино. Накануне конца света