Район был исключительным не только из-за старого кладбища, окруженного со всех сторон зданиями и улицами. Здесь раскинулась еще одна городская роскошь, с точки зрения застройщиков, непозволительная — парк. Небольшой, но уверенно занимающий территорию, на которой можно было бы возвести или пару жилых комплексов с элитными многоэтажками, или десяток зданий, предназначенных для продажи автомобилей, мебели и строительных материалов. Можно было бы, но не получалось. Парк стоял, зеленел и не отдавал свою землю ни под какие нужды коммерции. Даже вход в него был бесплатный.
Если для застройки территория парка казалась огромной, то для зоны отдыха он был маловат — до самой глубокой аллеи все равно долетал шум улиц.
Гата купила на последнем этаже ТРЦ сосиску в тесте и бутылку чая с лимоном и дошла до парка за десять минут. Расположившись на одной из скамеек в таком месте, чтобы и от входа недалеко, и улицы не видно, она съела сосиску, досадуя, что последнее время стали класть удивительно безвкусную горчицу. При этом цены повысили.
На скамейке с другого края сидела пожилая женщина с тряпичной хозяйственной сумкой. Женщина откровенно скучала и иногда кидала на жующую Гату взгляды, в которых неприкрыто читалось желание объявить какой-нибудь запрет вроде «Нельзя есть в публичном месте». Гате эти взгляды портили аппетит, и без того невеликий из-за никакой горчицы, а то, что женщина продолжала молчать и нагонять напряжение этим молчанием, вообще нервировало. В конце концов, женщина, словно набрал для себя критическую массу недовольства, встала и побрела со своей сумкой к лотку с вареной кукурузой.
Гата положила обертку от сосиски на кучку, торчащую из каменной урны в конце скамейки. Похоже, мусор в парке не убирали дня два. Она вытерла руки влажной салфеткой и едва откинулась на деревянную спинку, едва прикрыла глаза, желая сосредоточиться на легком ветерке, на тепле, касающемся кожи, и переливчатых птичьих голосах, как первое же удовольствие вдребезги разбил далекий, но пронзительный крик:
— Витя! Витя! Ты куда? А ну стоять!
Ее будто подкинуло вместе со скамейкой, чтобы в полете ударить током.
Задрожав, Гата принялась озираться, а женский высокий голос меж тем резал аллеи, словно лихой казак саблей рубил:
— Витя, назад! Быстро, кому сказала! Утонешь, дурак ты этакий.
— Ну, ма-ам!
Наконец, удалось понять и сориентироваться. Крики доносились со стороны небольшого пруда, из центральной части парка. Похоже, какой-то ребенок слишком близко подошел к воде, а его мама заволновалась от этого таким агрессивным и оглушительным способом.
От пруда еще немного покричали, но уже неразборчиво.
Гата хотела было вернуться к отдыху и покою, хотя бы минут на десять-пятнадцать, но настроение было испорчено.
Как случилось так, что крик
Но руки дрожат, а сердце колотится. Волнение? Ожидание?
Гате показалось, что сейчас наилучший момент собраться и понять — действительно ли она продолжает
Прикрыв глаза, она отпустила воображение и представила в деталях, как Витя звонит в домофон, как, пока он поднимается, она стоит у открытой двери, как он входит и останавливается в прихожей…
Она будет рада?
В воображаемое его возвращение радость почему-то не вписывалась. Тогда Гата решила выразить эту сцену словами, как если бы она ее писала для романа:
Последние несколько дней стали казаться неверными, наполненными шагами по ошибочно выбранному пути. Бесполезными. И словно назло еще ворона где-то раскаркалась.