Головоломка для дураков. Алый круг. Семеро с Голгофы

Я вынул руку из бокового кармана и стал лихорадочно обшаривать остальные – нагрудный, внутренний, карманы брюк.

– И долго мне ждать, мистер Дулут?

В его голосе звучало такое непоколебимое спокойствие, такая несокрушимая уверенность в себе, что я понял: он заранее знал, чего ожидать.

Я обшарил все карманы. Вероятность ошибки исключалась.

Нож бесследно пропал!

А затем что-то во мне вдруг сломалось, потому что очнулся я уже в постели, а миссис Фогарти вливала мне в рот какую-то сладкую успокаивающую жидкость.

XX

На следующее утро мне не позволили вставать с кровати и нянчились со мной как могли. Морено навестил меня первым и вел себя безукоризненно в роли молодого невозмутимого психиатра, словно накануне ничего не случилось. Мисс Браш то появлялась, то торопливо куда-то уходила, убедившись, что я получал все необходимое. Как я понял, им было важно угомонить мои расшалившиеся нервы.

Но успеха они не добились. Я беспокойно вертелся под одеялом, вспоминая о ноже и о том, каким дураком меня выставили вчера. Во мне все же сохранялось достаточно здравого смысла, чтобы понимать реальность инцидента в актовом зале. Случившееся не было плодом моих фантазий. Кто-то намеренно похитил нож у меня из кармана. В этом не было ни малейших сомнений.

Вновь и вновь я восстанавливал в памяти свои хаотичные передвижения по залу после того, как оставил Айрис. И пришел к неутешительному выводу, повергшему меня в депрессию. В своем стремлении оградить ее от сплетен я успел пообщаться почти со всеми обитателями лечебницы, предоставив практически любому из них возможность незаметно вытащить нож у меня из кармана.

К моему удивлению, чуть позже утром меня посетил в палате доктор Стивенс. При виде его розовощекого, округлого, но мрачного сейчас лица я решил сначала, что драма вчерашнего вечера каким-то образом пагубно сказалась на моем физическом состоянии. Однако уже скоро я понял, что его приход едва ли был официальным врачебным визитом. Он все же принялся осматривать и ощупывать меня, но я заметил, как он внутренне собирается, чтобы задать действительно волновавший его вопрос. И доктор не заставил меня ждать слишком долго.

– Морено сообщил мне, что Дэвид, то есть… мой сводный брат побывал у вас в комнате позапрошлой ночью, – начал он, уже застегивая пуговицы на моей пижаме. – Вы знаете, насколько волнует меня его судьба, и я подумал, что вы могли бы рассказать мне, зачем…

Он осекся, и вид у него был при этом довольно робкий. Меня же настолько сейчас занимали другие проблемы, что я совершенно не чувствовал желания помогать ему в семейных делах.

– О, вам не о чем особенно беспокоиться, – ответил я небрежным тоном. – Ко мне приходили еще двое пациентов, а Фенвик услышал, как мы разговариваем. Вероятно, он решил, что мы духи, и явился проверить это.

– Понятно… – Доктор Стивенс пододвинул к моей постели стул и сел. Его пальцы нашли обычное место для отдохновения – висевший на шее стетоскоп. – Раз уж я начал объяснять вам свою ситуацию, мистер Дулут, то будет лишь справедливо информировать вас о моих дальнейших намерениях. За последние несколько дней Дэвиду определенно стало хуже. И я принял решение, невзирая на возможное негативное впечатление, которое это может произвести на других пациентов, удалить его отсюда. Он покинет лечебницу уже завтра. Разумеется, все будет сделано без лишней огласки. Никакой шумихи. Я собираюсь поговорить об этом с доктором Ленцем, когда он вернется из Нью-Йорка.

– Вы полагаете, полиция даст согласие на чей-либо отъезд? – спросил я словно мимоходом. – Здесь ведь произошли достаточно необычные события, знаете ли.

– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. – Лицо херувима приобрело холодное и суровое выражение. – Неужели же вы считаете…

– Я ничего не считаю, – пришлось прервать его мне, поскольку я чувствовал усталость и полную неготовность к любым спорам. – И, вероятно, вы поступаете правильно, Стивенс. Здесь не стоит задерживаться тому, кто действительно хочет выздороветь.

Но вместо того, чтобы на этом закончить разговор, я лишь внес в него, по всей видимости, новую ноту. Стивенс стал настойчиво требовать объяснения смысла моих слов. Слышал ли я или, быть может, видел нечто, указывавшее на серьезные неприятности? Сообщил ли я доктору Ленцу обо всем, что мне известно? Был ли в этом как-то замешан Дэвид? Я без зазрения совести все отрицал. Другого выхода из создавшегося положения мне не виделось.

Но, упорствуя в своих попытках получить от меня необходимую информацию, Стивенс откровенно вышел за рамки врачебной этики. В виде ниточки он подкинул мне очередной вопрос:

– Не думаете же вы, что Дэвид так встревожился по поводу мисс Браш? Мне трудно себе представить, зачем он публично заявил о якобы полученном относительно нее предупреждении, если только…

– Это потому, что вы не психиатр, доктор Стивенс.