Голубь

Но потом вдруг наступила мертвая тишина. Не слышно было больше ни раскатов грома, ни шума разрушений, ни небесного треска ? ничего, ровным счетом ничего. И эта внезапная и продолжительная тишина была едва ли не ужаснее, чем грохотанье гибнущего мира. Ибо теперь Джонатану показалось, что хотя он еще и существовал, однако кроме него на свете не осталось больше ничего, ничего напротив, ничего вверху и внизу, ничего внешнего, ничего другого, на что бы он мог ориентироваться. Все его восприятие, зрение, слух, чувство равновесия ? все, что могло ему подсказать, где он и кто он, ? пропадало в абсолютной пустоте мрака и тишины. Он чувствовал только лишь бешеное биение своего сердце и дрожь своего тела. Он знал только, что находится в кровати, но не знал, что это была за кровать и где она стояла ? если вообще она стояла, если она не падала, куда-нибудь в бездонную пропасть, потому что она как будто качалась, и он вцепился обеими руками в матрац, чтобы не перевернуться, чтобы не потерять это единственное что-то, что он еще держал в своих руках. Глазами он искал, за что бы зацепиться в темноте, ушами ? за что бы зацепиться в тишине, он ничего не слышал, он ничего не видел, совершенно ничего, его желудок бурчал, отвратительный привкус сардин поднялся в нем, ?только бы не стошнило?, ? подумал он, ? ?только бы не вырвало, не хватало только, чтобы тебя самого сейчас вывернуло наизнанку!?... и потом, когда прошла уже мучительная вечность, он все же увидел кое-что, а именно, крошечно-слабое мерцание вверху справа, едва приметный проблеск света. И он ухватился за него, вцепился в него глазами, держался за это маленькое прямоугольное пятнышко света, за это отверстие, за эту границу между внутренним и внешним миром, за это подобие окна в комнате... но в какой комнате? Это же была не его комната! Ни за что на свете это не твоя комната! В твоей комнате окно расположено чуть выше того места, где заканчивается кровать, в ее ногах, а не так высоко под потолком. Это... это и не комната в доме дяди, это детская комната в доме родителей в Шарентоне ? нет, не она, это подвал, да, подвал, ты в подвале родительского дома, ты ? маленький мальчик, тебе только приснилось, что ты взрослый, противный старый охранник в Париже, на самом деле ты еще ребенок и сидишь в подвале дома своих родителей, и за его стенами ? война, и ты заперт в подвале, засыпан, забыт. Почему они не идут? Почему они меня не спасут? Почему здесь так ужасно тихо? Где другие люди? Боже мой, где же все другие люди? Я ведь не могу прожить без других людей!

Он вот-вот готов был закричать. Он хотел громко выкрикнуть эти слова, что не может прожить без других людей, выкрикнуть их в тишину, такой большой была его нужда, таким отчаянным был страх старого ребенка Джонатана Ноэля перед одиночеством. Но в тот самый момент, когда он хотел закричать, он получил ответ. Он услышал какой-то шум.

Где-то что-то стукнуло. Совсем тихо. И стукнуло снова. И в третий и в четвертый раз, где-то наверху. И затем отдельное постукивание перешло в частую, тихую дробь и она зазвучала все сильнее и сильнее, и вскоре это была уже не дробь, а мощный, густой шелест, и Джонатан распознал в нем шелест дождя.

Тут помещение снова обрело свой порядок, и Джонатан узнал теперь уже в светлом прямоугольном пятнышке форточку световой шахты и разглядел в тусклом свете очертания комнаты в гостинице, умывальник, стул, чемодан, стены.

Он выпустил из мертвой хватки своих ладоней матрац, подтянул к груди колени и обнял их руками. Так, сжавшись, он оставался сидеть, долго, около получаса, и прислушивался к шуму дождя.

Потом он встал и оделся. Ему не нужен был свет, он хорошо ориентировался в полумраке. Он взял чемодан, пальто, зонтик и вышел из комнаты. Тихо сошел он вниз по лестнице. Ночной порьте внизу у стойки спал. Джонатан на цыпочках прошел мимо него и совсем легонько, чтобы не разбудить его, нажал на кнопку открывания двери. Послышалось едва слышное ?щелк?, и дверь приоткрылась. Он вышел наружу.

_____

На улице его окружил прохладный, серо-голубой утренний воздух. Дождь кончился. Только с крыш капали капли и с маркиз стекали ручейки, и на тротуарах блестели лужи. Джонатан пошел к Рю-де-Севр. Нигде не было видно ни души, машин тоже не было. Дома стояли тихие и скромные, исполненные почти трогательной невинности. Создавалось такое впечатление, что дождь смыл с них их гордость, хвастливое сияние и весь их грозный вид. На другой стороне улицы, перед продовольственным отделом универмага Бон Марше, вдоль витрин прошмыгнула кошка и скрылась под разобранными овощными лотками. Справа, у сквера Бусико, деревья трещали от сырости. Несколько дроздов завели свою трель, она эхом отозвалась от фасадов зданий и только сильнее подчеркнула тишину, лежавшую над городом.