Голубая дама

Николай Артемьевич забыл на минуту даже свои опасения, сделался, как всегда, когда недоволен и что-то предстоит ему парировать, сильно курнос и припомнил одну почерпнутую при дворе притчу. Почивший в бозе отец отечества великий Петр был смолоду, как известно, немалым ценителем женских прелестей и отдал «свое сердце некой Анне Монсовой, дочери владельца пивной в иноземной слободе. Немочка отважилась изменить государю с саксонским посланником Кенигсеком. Государь не простил ей измены. Он соизволил высказать: «Чтобы любить царя, нужно иметь царя в голове».

При последних словах супруг остановил на мне ледяной свой взор.

Признаюсь, я повела себя глупо. Возомнив, что Николай Артемьевич нескрыто, при постороннем лице делает мне назидание, вся вспыхнула и готова была ответить колкостью. Однако бергмейстер, почуяв неловкость, со светской находчивостью перевел разговор.

— Ах, эти чужеземки! — улыбнулся тонкий галант. — Они пытаются царить даже над царями. Мы пленили тысячи французов в годы французской кампании. Но как много наших непобедимых храбрецов предались в сладкий плен парижанкам. Ваш покорный слуга сам был тому свидетелем. Впрочем, сколь ни пленительны иноземные богини, не сравнить их с нашими.

И гость сызнова начал рассыпать мне комплименты. И очень к месту попросил позволения презентовать новейший парижский альбом дамской моды.

Я не удержалась и, презрев приличия, тотчас заглянула в него. Мужчин, однако, это ничуть не шокировало. Они даже поощряли меня. Мужчины любят снисходить к нашим слабостям. Это делает их великодушными и многозначащими в собственных глазах!

Ничтожная заминка весьма быстро сгладилась, и обед длился к общему удовольствию.

Но тут началась беседа о различных событиях и происшествиях. Бергмейстер недавно побывал на Кавказе и заговорил о делах кавказских. Поминал о коварстве англичан и турок, подстрекавших дикие горские народы. Вспомнил и о персидской войне, гибели российского министра и сочинителя Александра Грибоедова в мусульманском городе Тегеране.

О Кавказе слушала я с сердечным трепетом, вспоминая отбывшего туда друга своего.

— Жаль Грибоедова, — заметил вдруг бергмейстер. — Хотя, судя по комедии его да и по некоторым слухам, близок он был к изменникам 14 декабря.

Мы с мужем невольно переглянулись. Не для того ли гость затеял разговор о Грибоедове, чтобы проложить мостик именно к этому? И что за этим последует?

Генерал сразу же решил высказать свою, вполне благонадежную точку зрения.

— Что вы! Министр! — заметил он. — Сколь же нужно иметь неблагодарности в сердце!

— А прочие, — возразил бергмейстер, — князья, генералы, богачи, обласканные и государем, и судьбой.

— Выродки! — брезгливо бросил Николай Артемьевич.

— Справедливо, — подтвердил гость. — Но что поражает, вы, конечно, знаете — ко многим преступникам приехали их жены.

Я похолодела. Теперь уже совершенно ясно, куда клонит этот холеный придворный чиновник.

А гость продолжал:

— И какие женщины! Княгиня Трубецкая — урожденная Лаваль. Я имел честь бывать в доме ее отца на Английской набережной. Там собиралась не только вся знать, весь дипломатический корпус, но удостаивали посещением и члены царской фамилии. Граф Лаваль несметно богат. Пол в его особняке сооружен из мрамора, на который ступал Нерон.

Муж весь напрягся, щеки его сделались свекольного цвета. Видимо, он так же, как и я, ожидал, что бергмейстер вот-вот назовет Наташу Фонвизину. Но гость вспомнил Волконскую, Муравьеву, француженку Полину Гебль — невесту Анненкова, а о Фонвизиной — ни слова.

Растерянно, сбившись на фальцет, генерал выдавил:

— Безумные женщины.

— И вы, наверное, слышали, — продолжал гость, — скачут сломя голову. Госпожа Муравьева из Москвы в Иркутск прибыла за семнадцать суток. Княгиня Волконская, увидев мужа в тюрьме, бросилась перед ним на колени, поцеловала его кандалы.

— Быть может, в том и есть любовь безграничная, — вырвалось у меня помимо моей воли.

Муж бросил ледяной взгляд.

— О какой любви можно говорить касательно преступников России, поднявших руку на своего государя венценосного? Это все показное, все демонстративное.

Голос генерала окреп:

— Кстати, известно ли тебе, как сказано о них в высочайшем манифесте? Столь благородно и трогательно, — обратился муж к нашему гостю, — что у меня даже отложилось в памяти: «Не в свойствах и не в нравах русских был сей умысел, составленный горсткой извергов, он заразил ближайшее их сообщество, сердца развратные и мечтательность дерзновенную, но в десять лет злонамеренных усилий не проник и не мог проникнуть далее. Сердце России для него было и всегда будет неприступно».

— Патриотично и возвышенно! — восхитился бергмейстер.

И беседа коснулась благородной личности государя, его нескончаемых забот и попечений. Мужчины почти в экстазе, а мне — о ужас! — так и хочется спросить, как же столь благородный человек мстит не только восставшим против него, но даже их женам и детям?

30 июня