Голубая лагуна

Когда мы заучились называть бурю бурей, смерть смертью и рождение рождением, когда мы изучили букварь и анатомию и законы циклонов, мы уже наполовину ослепили себя. Мы загипнотизировали себя словами и именами. Мы научились думать словами и именами, вместо идей.

Бури на острове бывали и раньше, и вот что Эммелина помнила о них.

Утро было ясным и счастливым, никогда не было такого яркого солнца, или такого приятного бриза, или такой мирной голубой лагуны; затем, с ужасающей внезапностью, как будто наскучив притворяться и обезумев, чтобы показать себя, что-то затемнило солнце, с воплем протянуло руку и опустошило остров, сбило лагуну в пену, повалило деревья и убило птиц. И одну птицу оставляло, а другую забирало, одно дерево уничтожало, а другое оставляло стоять. Ярость этого бедствия была менее страшна, чем его слепота и безразличие.

Однажды вечером, когда только что зажглась последняя звезда и ребенок уже спал. Дик вернулся с берега и позвал Эммелину.

– Иди посмотри, – сказал он.

Еще издали Эммелина заметила, что с лагуной творится что-то необычное. Она казалась бледной и плотной, наподобие серого мрамора, испещренного черными жилками. Но, подойдя ближе, становилось ясно, что тусклый серый вид не более как обман зрения.

Лагуна горела, как в огне. Фосфорический свет проник в самые ее недра. Каждая ветка коралла преобразилась в факел, каждая рыба – в подвижный фонарь. Набегающий прилив, приводящий в движение воды, заставлял все сверкающее дно лагуны двигаться и дрожать, а крошечные волны лизали берег, оставляя за собой как бы рои светляков.

– Смотри! – сказал Дик.

Он стал на колени и погрузил руку в воду. Погруженная часть светилась, как факел. Эммелина видела её так ясно, как если бы она была освещен солнечным светом. Потом он вынул руку из воды: она казалась покрытой огненной перчаткой.

Они и раньше видели фосфоресцирование лагуны; действительно, в любую ночь можно было наблюдать за проплывающей рыбой, похожей на серебряные слитки, когда луны не было; но это было что-то совершенно новое, и это было завораживающе.

Эммелина опустилась на колени, смочила руки, сделала себе пару фосфорных перчаток, вскрикнула от удовольствия и засмеялась. Это было удовольствие – играть с огнем без опасности обжечься. Затем Дик потер лицо водой, и оно засияло.

– Погоди! – вдруг крикнул он и, побежав к дому, принес с собой Ханна.

Он передал ребенка Эммелине и отвязал шлюпку.

Окунаясь в воду, весла превращались в серебряные полосы; под ними проходили рыбы с светящимся хвостом, как у кометы; каждая шишка коралла была лампой, превращавшей лагуну в бальную залу. Даже Ханна на коленях у Эммелины, и тот кричал и ворковал от восторги.

Они высадились на риф и прошлись по ровной площадке. Море было белым и ярким, как снег, а пена походила на огненную изгородь.

Пока они стояли, созерцая это необыкновенное зрелище, внезапно, почти так же мгновенно, как выключение электрического света, фосфоресценция моря замерцала и исчезла.

Всходила луна. Когда ее лик выплыл из-за линии воды в небольшом облачке, лежащей на горизонте, он показался им красным, свирепым и омраченным налетом дыма, как лик джинна.

Глава XVI. Циклон

Когда они проснулись поутру, было пасмурно. Небо было покрыто сплошной свинцовой тучей. Воздух был неподвижен, и птицы дико метались по сторонам, как если бы их вспугнул незримый враг.

Пока Дик разводил костер для завтрака. Эммелина ходила взад и вперед, прижав ребенка к груди. На душе у нее было неспокойно.

С течением времени темнота усиливалась. Поднялся ветерок, и листья хлебных деревьев застучали друг о друга, как дождевые капли по стеклу. Надвигалась буря, но в наступлении ее было что-то непохожее на виданные ими раньше бури.

По мере того как ветер усиливался, воздух наполнялся звуком, надвигавшимся из-за далёкого горизонта. Он походил на голос огромной толпы, но был так смутен, что порывы ветра совершенно заглушали его. Вдруг он прекратился, и ничего более не стало слышно, кроме скрипа и шелеста ветвей под усиливающимся ветром, который теперь дул непрерывно и свирепо прямо с запада, взрывая лагуну и перебрасывая тучи пены через риф. Небо, до сих пор свинцовое и неподвижное, как непоколебимая крыша, теперь волновалось и спешило на восток, подобно бурной реке.

Снова стал слышен отдаленный шум, – гром повелителей бури, – но такой смутный, неопределенный и неземной, что он казался звуком во сне.

Эммелина сидела с малюткой на полу, притихшая и безмолвная. Дик стоял у порога. Он был озабочен, хотя и не показывал вида.

Весь прекрасный остров окрасился теперь в цвет свинца и пепла. Красота рассеялась бесследно, осталась одна лишь печаль и тревога.

Ветер не дул более непрерывной струей, а налетал бешеными порывами, придавая пальмам самые разнообразные позы отчаяния, а кто видел кокосовые пальмы в бурю, тот знает, как они выразительны под бичом вихря.