Голубая ода №7

И чем больше он старел, тем сильнее было это желание и более того – нетерпение, что свойственно вечно тоскующим, безнадежно пресыщенным мужчинам, что слишком умны для своей относительно праздной жизни, в которой не находят применения их способности.

Конечно же, сама праздность этих людей может выражаться беспечностью.

В той полутёмной комнате, где слышался лишь беспрерывный скрип его пера о бумагу, уже давно поселилась ночь, но он, утомлённый очередными приступами астмы, ещё не знал и, даже, не догадывался, что это была последняя ночь в его жизни, ночь, которая поставит окончательную точку в его недописанном романе.

Странное и тревожное чувство поселилось в его уже незаметно ускользающей к невидимому свету душе. Ему захотелось нестерпимо пить, и он тихо позвал служанку, чтобы она принесла подогретого молока.

В её памяти врезались стрелки часов, показывавшие время, когда перестало двигаться перо, – ровно три с половиной часа ночи.

Он сделал глоток молока, оглядел свою комнату каким-то блеклым и растерянным взглядом, и тихо сказал ей:

– Я слишком устал. Достаточно, Селеста. Больше нет сил…

Его память, как прилежная служанка, вернула его к тому месту, откуда и началась вся его короткая история, такая же короткая, как и прочтение этих строк, которые проходят перед твоим взглядом, мой терпеливый читатель.

Наконец, минуя ловушки памяти и все, так называемые, обстоятельства этой текущей жизни, он подошел к полотну Вермеера: он помнил его более ярким, не похожим на всё, что он знал, но сейчас… он впервые заметил человечков в голубом, розовый песок и, наконец, чудесную фактуру всей небольшой части желтой стены.

Головокружение усилилось, он впился взглядом, как ребенок в желтую бабочку, которую ему хотелось поймать, в чудесную стенку.

«Вот так мне надо было писать, – сказал он. – мои последние книги слишком сухи, на них нужно наложить несколько слоев краски, как на этой желтой стенке».

Однако он понял всю серьезность головокружений.

Спустя несколько минут, повторяя про себя «желтая стенка с навесом, небольшая часть желтой стены», он рухнул на диван.

Впечатление от желтой стены, совпавшее с ударом, освободило его: воздействие наслаждений, снов и лекарств прекратилось; болей больше не было; повествование уже не касалось его.

Он был мертв.

Зная об этом, он внимательно вглядывался в розовый песок, где человечки в голубом указывали подлинное направление его мысли.

Его похоронят, но всю ночь после погребения, ночь с освещёнными витринами, его книги, разложенные по три в ряд, будут бодрствовать, как ангелы с распростёртыми крыльями, и служить для того, кого уже нет в живых, символом воскресения.

Он помнил, несмотря на происходящие с ним метаморфозы о том, что настоящее путешествие заключается не в поиске новых пейзажей, а в новом взгляде, и это укрепляло его непрекращающийся мыслепоток в правильности избранного направления, и что все наши вневременные и, кажущиеся нам, привычные, а порой, и запланированные путешествия в другие места, ничто иное, как путешествия в иные состояния нашей собственной души.

Об авторе:

art-torus.com

stelmann.com

[email protected]