Голубая свастика (СИ)

Шиндлер сразу понял, что стояло за его вопросом, и дал точный ответ.

— Просто оставлю всех их на фабрике, а сам смоюсь. Далее о них позаботятся коммунисты, а уж те — точно не убьют.

Тут Стефана и озарил план. Он решил предложить Шиндлеру своих близнецов, а также организовать для него еще несколько десятков заключенных в дополнение к тем, что уже имелись.

Странным, конечно, выглядело это пристрастие фабриканта именно к евреям, но, что поделать, ведь у каждого свои причуды.

И вот он появился у них в городе.

Стефан поспешно распрощался с Отто, пожелал ему удачи с новой должностью коменданта Освенцима и отбыл в город. Шиндлер ожидал в своем номере, уже за накрытым столом. Они встретились, словно давние друзья, даже обнялись и некоторое время вели светскую беседу.

Оскар оказался живым и обаятельным человеком, не красавцем, но весьма симпатичным, с озорными глазами, авантюрным складом ума и, по мнению офицера, являлся не иначе как диссидентом. Они легко нашли общий язык и почувствовали друг к другу дружескую симпатию.

Однако Оскар заметно приуныл, когда речь зашла о Саре и ее ребенке. Услышав о ней, он начал категорически отказываться, говоря, что у него на фабрике нет никаких условий для содержания младенцев.

— Ну, а если бы одна из ваших работниц родила, что бы вы сделали? Выгнали бы на улицу? Отправили назад в Освенцим? — невинно поинтересовался у него Стефан.

— Пришлось бы тогда организовать ясли, — подумав, ответил Оскар, попыхивая дорогой и ароматной сигарой.

— Так и организуйте тогда! Понимаете, Шиндлер, я обязан ее спасти, а другого выхода, кроме как просить вас, у меня нет. Она не выдержит «марша смерти», умрет вместе с ребенком одна из первых. Есть же у вас сердце?

Оскар долго отказывался, приводя различные доводы, но после совместно распитой бутылки наконец резко подобрел и согласился. Они расстались, и уже поздно ночью офицер отбыл домой. Стефан радовался, что пьян, иначе от мыслей о разлуке с Равилем у него не выдержал бы рассудок.

Отъезд был назначен на раннее утро. Этой ночью они все не спали. Офицер послал своего адъютанта за Сарой на ферму, и вскоре та появилась вместе с младенцем, до крайности взволнованная, имея при себе саквояж и корзинку с продуктами. Эльза хозяйничала на кухне — тоже готовила провиант в дорогу, — а Карл помогал всем укладываться.

Равиль оказался не способен собираться, он, словно тень, шатался за Стефаном по всей квартире, пытливо заглядывая ему в лицо, но немец упорно от него отворачивался.

— Не трави душу! — наконец прикрикнул на него офицер. — Ведь все удачно складывается! На фабрике у Шиндлера вы все будете в полной безопасности! Это счастье, что он приехал и согласился вас забрать. Да, самое главное, едва не забыл. Те часы, что я тебе подарил… Сами они ничего не стоят, но у них корпус с секретом. В нем есть потайное отделение, там спрятаны пять бриллиантов. Этого тебе вполне хватит, чтобы начать после войны новую жизнь и открыть свое небольшое дело. Смотри береги их.

— Ох, — расчувствовавшись, простонал Равиль, будучи не в силах выразить эмоции. — Спасибо! Ты… Я так… Стефан, неужели мы больше не увидимся?!

Это был крик души. Он подбежал к мужчине и схватил его за руки. Они судорожно и яростно целовались, стоя у окна посреди разгрома, царившего в спальне, сжимая друг друга в объятиях до боли.

А время летело неумолимо быстро. Еще час, потом еще, и нужно было уже ехать.

Освенцим. Четыре часа тридцать минут утра.

Стефан Краузе стоял на деревянном помосте недалеко от платформы и наблюдал за партией узников, которые постепенно заполняли два вагона: один — мужской, второй — женский. Дул пронизывающий, холодный ветер, от которого плохо защищала даже добротная шерстяная шинель.

Рядом с ним находился Оскар Шиндлер и что-то рассказывал о своих планах на будущее, в частности о том, как хитроумно наладил производство кастрюль, которые после войны можно будет без труда сбыть на черном рынке, но офицер его не слушал.

В веренице заключенных он искал одно-единственное лицо, поэтому скоро спустился с помоста и подошел к составу как можно ближе.

С жадностью они с Равилем смотрели друг на друга. Видно было, что юноша полностью выбит из колеи, он сделал несколько шагов по направлению к немцу, но бдительный охранник оттеснил его в общий ряд. Стефан не выдержал и сам приблизился к нему.

— Все будет хорошо, — сбивчивой скороговоркой пробормотал он. — Держись. Береги сестру. И обязательно открой свою пекарню! Я найду тебя, где бы ты ни был, и попробую твой хлеб.

Тот лихорадочно кивал в ответ, и зеленоватые глаза юноши застилали слезы, которые мешали в последний раз увидеть такие дорогие черты любимого человека.

— Ты тоже держись, — сказал Равиль, с трудом борясь со спазмами рыданий. — Ты спас, как и хотел. Я буду всегда за тебя молиться. Спасибо вам за все, господин офицер!

Равиль одним из последних залез в вагон, и за ним с лязгом закрылась дверь, но юноша тут же пробрался и приник к крошечному оконцу. Офицер Краузе уже не мог разглядеть его лица, лишь блестящие и влажные глаза смотрели на него не отрываясь и не мигая.