Голубятня на желтой поляне

– Видишь ли, Ерёма, это большая волокита. Прежде всего нужны два человека – папа и мама. Они договариваются, какой должен быть ребёнок. Потом они идут… в это… в магазин "Детский мир", в самый малышовый отдел, подают заявление… Да, ещё документы нужны, что они именно папа и мама. От других родственников и от посторонних заявки не принимают… Ну, а потом приезжает почтовый фургон, приносят заказ: розовое дитя в коробочке. Воспитывайте… Иногда, правда, перепутывают. У меня мама и папа хотели девочку, а получили рыжего бестолкового мальчишку.

– Почему же обратно не сдали? – спросил Глеб.

– Обратно не принимают. За какого расписались, такого и воспитывайте.

Янка задумчиво сказал:

– А со мной не так было. Мама и папа никого не ждали, а в окошко влетел ветер. Маленький такой ветерок, закрутил по комнате всякие бумажки, лепестки с букета. А когда вылетел – пожалуйста. Я лежу на кровати… Мне дедушка рассказывал.

Я покосился на Ерёму и спросил придирчиво:

– Но документы у мамы с папой всё-таки были?

– Конечно!

Юрка зевнул и сказал:

– А обо мне предания молчат. Думаю, обошлось без документов. Ты, Ерёма, не верь этим бюрократам.

– Балбесы, – отчётливо произнес Ерёма. – Вы не поняли вопроса. Я спрашивал, как получаются дети т а к и е, к а к в ы. Бестолковые и вредные.

Глеб обрадованно захохотал. Но потом спохватился:

– Ерёма! Это сложный научный вопрос. Они же все разные. Вот Янка, например, он вместе со скрипкой на свет появился. Почему?

– Нет, – сказал Янка. – Скрипку дед сделал. Сразу, как я ро… как ветер принёс.

Глеб сказал:

– Принёс бы ты ещё разок скрипку, поиграл бы…

– Ну, пожалуйста.

Янка не стал ждать другого раза. Сказал, что принесёт скрипку сейчас. Это же мигом: туда и обратно – полчаса.

– Я с тобой, – подхватился Юрка.

Они теперь всё время так: если куда один, туда и другой. А меня когда позовут, а когда и забудут.

Сейчас забыли. И я стал такой же скучный и одинокий, как Ерёма. И полчаса бродил вокруг вагона, сшибая палкой "бабкины бусы". Хотя нет, не полчаса. Они прибежали раньше.

Когда Янка начал играть, я перестал дуться. Просто забыл. Он так здорово играл! Даже Ерёма слушал, подперев башку пластмассовой ладонью.

Янка и раньше устраивал концерты в вагоне. Его хлебом не корми – дай поиграть, а нам нравилось слушать. Я не всегда вникал в мелодию, но любил смотреть, как летает над скрипкой смычок и как мечется по стене Янкина тень. Как он качается на тонких ногах, будто улететь хочет, и как разлетаются у него волосы… Всегда хорошо смотреть на человека, если он что-то делает от души…

В этот раз он играл особенно долго. То песни – знакомые и простые, то что-то запутанное, быстрое. А потом… потом я услышал ту музыку, что играл Янка в день знакомства. Там, на разноцветной веранде.

Оказывается, я эту музыку помнил!

В ней и правда было что-то такое… Ну, не трубы и барабаны, как сказал тогда Юрка, однако что-то тревожное. Негромкий сдержанный марш. А ещё – плавная и хорошая такая мелодия, которую вдруг что-то ломает, и будто звучат резкие шаги. А затем – тише, тише, тише… И вдруг снова тревожный марш. И сигнал трубы. И конец…

– Это что за вещь? – спросил Глеб, когда Янка опустил скрипку.

– Её Янка с дедом сочинил, – быстро сказал Юрка.

– Да? А что это такое?

– Это… ну, вроде музыкальной пьесы, – застеснявшись, проговорил Янка. – Называется "Восстание".

– Похоже, – сказал Юрка.

И я подумал, что похоже.

Янка сел, положил скрипку на колени и объяснил:

– Это так случилось… Я ещё в первом классе был, и дедушка рассказал мне про одно давнее восстание. Там была баррикада, и на ней отбивались от врагов взрослые и ребята… Мы про это и стали придумывать музыку. Ну и вот…

– А они победили? – спросил я. – Те, кто на баррикаде.

Янка покачал головой:

– Нет, они просто отбились и ушли. Те, кто не погиб.

– Такие восстания редко побеждали, – сказал Глеб.

– Почему? – удивился я.

– Подумай сам, на баррикаде много ли навоюешь? Враги лезут и лезут, а у тебя патроны кончаются, хлеба и воды тоже нет. Вот и остаётся погибнуть или уйти куда-нибудь. Если не хочешь сдаться.

– Нет, они не сдались, – тихо сказал Янка.

Когда мы шли домой, за тополями светил закат, а над головой уже появились звёзды. Было хорошо, и я забыл все грустные мысли. У меня в голове толкалась музыка Янкиного "Восстания". Потихоньку я стал насвистывать марш.

Юрка вдруг сказал:

– Гелька, помнишь, ты просил у меня арабскую монетку?

Я помнил. В прошлом году Юрка где-то раздобыл медную денежку с заковыристыми буквами и с круглой дыркой посредине. Появилась тогда у мальчишек мода – носить старинные монетки на шее, на шнурке. Будто амулет штурмана Кареева из фильма про скадерменов. Но я-то не для этого её просил, а для коллекции. Юрка не давал.

– Ну и что? – удивился я. – Это же когда было…

– А сейчас? Хочешь?

– Ну… хочу.

– Только уговор…

– Какой?

– Не свисти, ладно? У тебя слух, как у больной курицы.

Я сбил шаг. Будто снежком в лицо вляпали. За что? Но… я ничего. Пошёл дальше. Всё сделалось по-другому, но я шёл.

Янке, видно, стало не очень-то хорошо.

– Юр… – проговорил он.

– А что? Я правду говорю.