Голубятня на желтой поляне: Роман-трилогия

Вовка Елизаров сказал мне даже не сердито, а так просто:

— Эх, Копейкин ты, Копейкин. Не защитник, а дырка. Иди отдохни.

Я сел у палисадника на лавку. Дышу сквозь зубы, чтобы не зареветь, Вовку Елизарова ругаю шепотом: сам бы постоял, когда в тебя так лупят… Ну и на себя злюсь, потому что до четвертого класса доучился, а все какой-то беспомощный…

Тут команды сделали перерыв. Счет пять — два не в нашу пользу. Ребята кто на траву повалился, кто к колонке побежал. На меня и не глядят. Тот, который мне три очка вкатал, тоже прошел мимо. Потом остановился в двух шагах, снял беретку, отряхнул ею штаны, оглянулся, хмыкнул и говорит мне:

— Когда на защите стоишь, нечего зевать и чесаться…

— Тебе-то какое дело!

А он спокойно так отвечает, даже угрюмо:

— Никакого мне дела… Смотри, локоть содрал. Иди домой, перевяжи…

Что ему надо? Может, виноватым себя чувствует, что из-за него я так треснулся?

— Засохнет без перевязки… Дома все равно никого нет.

Это я соврал. Тетя Вика и бабушка были дома, но я с утра с ними рассорился.

Он спрашивает:

— Куда все девались? Как это мама оставила птенчика?

— Сам ты птенчик… Она к отцу уехала… — Тут у меня в горле еще сильнее заскребло.

— А отец… он где?

— В экспедиции, на скважине в Ярксоне. Тебе-то что?

Мальчишка поддернул штаны, взял меня за плечо и повел к колонке. Я не сопротивлялся. Злился на него, но шел.

Он промыл мне ссадину на локте, вздохнул почему-то, хлопнул меня мокрой ладонью по шее и пообещал:

— Ничего, жив останешься.

— Да уж как-нибудь… Ладно, спасибо.

— Не за что… Ты где живешь, существо?

Я опять ощетинился:

— Тебе это зачем?

— Провожу, чтобы не упал от потери крови.

Я отвернулся от него и домой пошел. Он — рядом. И тут, как назло, навстречу тетя Вика.

— Геля! Что за вид! Немедленно домой! Вот я напишу маме…

Глянула сердито на моего попутчика и зашагала впереди, деревянная такая. А он вздохнул и говорит:

— Несчастное ты создание… Сделать, что ли, из тебя человека?

— А я кто, по-твоему?

Он будто не услышал. Подумал и решил:

— Ладно. Завтра и начнем.

И Юрка начал. В шесть утра он явился под мое окно, стукнул в стекло и показал: выходи. Я вышел. Иначе бабушка и тетя Вика проснутся, начнется допрос: что, да куда, да зачем? Юрка увел меня на стадиончик за школой, поставил в ворота и давай обучать вратарскому искусству. Своим способом. Мяч, как бомба: бах, бах!

— Не увертывайся, Копейкин…

— Сам Копейкин! У меня имя есть!

— Научишься мячи ловить, будет тебе имя.

И так повелось каждое утро. Вытащит меня из постели чуть ли не на рассвете и давай дрессировать. То в футбольных воротах обстреливает, а то заставляет на деревянных мечах драться, будто хочет из меня древнеримского гладиатора сделать. То драные боксерские перчатки принесет — тогда уж совсем худо. А если увидит, что я испугался, командует:

— Пузом на землю — и пятнадцать отжиманий!

Не знаю, почему я ему подчинялся. Насмешек боялся, что ли? Он умел так посмотреть: щекой шевельнет, усмехнется и глядит сквозь упавшие волосы, как на прилипшего к смоле кузнечика. Будто думает: «Ах ты, букашка бедная, что с тобой делать?» Глаза желто-серые, ехидные, а волосы темные, нестриженые, все время лезут на брови из-под клоунского беретика.

Но нет, не только в насмешке дело. Если утром Юрка не приходил, я почему-то не радовался, а начинал вертеться от беспокойства: забыл он про меня, что ли?

Случилось как-то, что он не пришел три утра подряд, и я совсем извелся. Наконец отыскал его дом. Юрка лежал в постели, несчастный и сердитый. Меня впустила к нему пожилая женщина с рыжими волосами и добрым лицом. Сказала:

— Надо же ухитриться среди лета ангину схватить! Небось купаетесь до посинения… Ох, горе, горе! Ты, мальчик, посиди с ним, а я в аптеку схожу…

— Не надо мне лекарства, — буркнул Юрка.

— Как это не надо? Мать приедет, я ей что скажу?

— Приедет она, жди… — сказал Юрка, глядя в потолок.

— Это кто? — неловко спросил я, когда женщина вышла.

— Да, пожалуй, что никто… Вроде тетки. Мы с тобой одинаково живем: у тетушек.

— А… твоя мама где?

— В Нейске, — сумрачно сказал Юрка. — Личную жизнь устраивает.

Я молчал смущенно и вопросительно.

— Вышла замуж за одного редактора, — усмехнулся Юрка. — За знаменитого. Передачи «Вести с орбит» смотришь? Его работа… Мамаша ко мне все с вопросами да с намеками: «Не хочешь ли, Юрик, в интернат?» В интернате, мол, все условия, товарищей много, секции, кружки, эстетическое воспитание… В гробу я видел этот интернат.

— А отец где? — нерешительно выдавил я.

— Понятия не имею. У меня его никогда не было, — откликнулся Юрка почти весело.

— Так не бывает…

— Значит, бывает, — усмехнулся он. — А тот мужик, редактор-то, он ничего. Только я им там зачем? Вот и слинял сюда. Между прочим, это он устроил. Тетушка-то — его сестра…

Юрка вылечился через день. И пошла у нас прежняя жизнь. Иногда хорошая, интересная, а порой такая, что я его ненавидел.

Один раз я не выдержал.