Голубятня на желтой поляне. Роман-трилогия

…Наши парни хохочут
Блеск по белым зубам:
«Ты зачем приторочил
У седла барабан?
Это дело пехоты -
Топать с маршем везде.
Нам совсем неохота
Оставлять лошадей».

Усмехаются парни,

И слова их верны:
Гулкий топот конармии
Пульс гражданской войны.
Только мне после боя,
У ночного костра.
Снится небо иное
И другая пора:

Дремлет летнее поле.

Тонко птица звенит.
Позабыты все боли.
Чист и ясен зенит.
В этом ясном затишье
Ласков солнечный свет.
…И выходят мальчишки.
Вдаль идут по траве.

Над лугами, над лесом

Тишина, тишина.
Лишь из песен известно.
Что бывала война.
От невзгод отгороженно
Можно жить не спеша.
…Почему же тревожен
Их мальчишечий шаг?

Что подняло их рано?

Чей далёкий призыв?
Может, в их барабанах
Эхо дальней грозы?
Пальцы палочки сжали,
Как сжимают наган.
Травы бьют по изжаленным
Загорелым ногам…

Вам никто не расскажет.

Что разбило их сон.
Эти мальчики стража
На границах времен.
Они струнками-нервами
Чуют зло тишины:
«Нет, ребята, не верим мы
В слишком тихие сны.

Что-то стали на свете

Дни беспечно легки.
На уснувшей планете
Прорастут сорняки.
Чья-то совесть задремлет.
Чья-то злоба взойдёт,
И засохнут деревья,
И моря сдавит лёд…»

Солнце плечи им трогает,

Ветер спутал вихры.
И, быть может, тревога их -
Что-то вроде игры.
Но скользит тёмным крылышком
Тень по сжатым губам.
…Я вот этим мальчишкам
Свой отдам барабан…

«Это будто про Юрку, - уже не первый раз подумал Гелька. - Это Глеб уже, наверно, здесь написал, в Старогорске…»

За окном, в траве под берёзами, скандалили воробьи. На них сипло и лениво гавкал от своей будки Дуплекс. Листья берёз золотились от осени и от солнца. Сквозь листья - на подоконник, на Гельку, на бумагу - падали тонкие лучи. Янка, если бы захотел, смог бы сыграть на них, как на струнах, «Осеннюю песню»… Нет, не осеннюю. Пусть придумает музыку к этой, про Юрку!

Гелька ещё раз перечитал последние строчки. Между ними проступали бледно-голубые линии. Гелька перевернул лист. На обороте был рисунок будёновки.

Гелька сжал губы, обхватил себя за покрытый колючими волосками затылок и минуты две сидел неподвижно. Потом выдернул из кармашка тонкий фломастер и написал на краю листа:

Янка

- Ну и что? - сказал Янка, словно успокаивая Гельку. - Это и понятно. Если разобраться, это же один и тот же лист. Только… только как бы в двойном существовании…

Гелька всё ещё загнанно дышал от стремительного бега. Они сидели у Янки, на пустой веранде с разноцветными стеклами. На некрашеных половицах перед ними лежали два совершенно одинаковых листа из дневника Глеба. На изнанке листов было два абсолютно одинаковых рисунка: синяя будёновка с большой звездой. И две одинаковых надписи: «Янка»…

- У них природа совершенно одна и та же. Это фактически один лист, - снова сказал Янка.

- Всё-таки непонятно, - вздохнул Гелька.

- Ну и что? - откликнулся Янка. - Разве мало случалось непонятного с той поры, как мы познакомились? А искорка - это понятно?

Гелька не ответил. А что отвечать, Янка правильно говорил.

- На свете вообще столько непонятного, - продолжал Янка. - Что такое музыка - это понятно? А электричество? Учёные до сих пор не знают, что это такое. А люди пользуются им давным-давно. А если бы люди боялись непонятного, что было бы на свете?

- Иногда боятся, - сумрачно сказал Гелька. - Скважину вот закрыли. Папа целый месяц в столице живёт, всё добивается, чтобы разрешили исследование, а толку никакого.

- А почему?

- Не разрешают, и всё. Говорят, есть решение… - Гелька нудным голосом будто прочитал: - «Ввиду неясности результатов и возможности проявления непредвиденных последствий бурение сверхглубокой скважины приостановить на срок, необходимый для разработки новой программы и теории «Два Ц»…»

- А что за теория?

- Толком никто не знает… И какой срок, никто не знает. Наверно, не маленький, если вход зацементировали…