Голубиный туннель. Истории из моей жизни

— Эти ублюдки, похоже, не поняли, что холодная война на хрен кончилась! — воскликнул он хохоча.

Редкий иностранец умеет убедительно ругаться по-английски, но Черны был исключением. Ольдржих учился в Ньюкасле (получил стипендию во время Пражской весны) — там, наверное, и овладел этим искусством. Из Ньюкасла Черны вернулся в Чехию, снова оказавшуюся под пятой России, и днем переводил детские книжки, а по ночам писал анонимные диссидентские сочинения.

— Они за немцами шпионили! — он, кажется, до сих пор не мог в это поверить. — В тысяча девятьсот, суки, девяносто третьем! Они ходили по улицам с дубинками, высматривали священников и прочих антипартийных элементов, чтоб навалять им как следует! Я им говорил: «Слушайте, мы таким больше не занимаемся. У нас, мать вашу, демократия!»

Черны выражал свои эмоции бурно, как человек, наконец получивший свободу, и имел на то полное право. Он был антикоммунистом по натуре и по происхождению. В годы войны нацисты отправили отца Черны, бойца чешского Сопротивления, в Бухенвальд, а после коммунисты засадили его еще на двадцать лет за государственную измену. Черны рассказывал, что одно из первых его детских воспоминаний — как какие-то громилы привезли из тюрьмы гроб с телом отца и бросили на пороге их дома.

Неудивительно поэтому, что Черны, писатель, драматург и переводчик с ученой степенью по английской литературе, всю жизнь боролся против тирании государства и что его неоднократно возили на допросы в КГБ и чешскую разведку, которая, не сумев его завербовать, решила наказать.

Любопытная история: Черны, заявлявший, что просто не способен возглавить шпионов Чехии после ее отделения от Словакии, поскольку не имеет ни малейшей подготовки, тем не менее проработал начальником разведки пять лет и с почетом ушел в отставку, затем руководил правозащитной организацией, созданной его другом Гавелом, и наконец сам основал научно-исследовательский центр по проблемам безопасности, который существует уже пятнадцать лет и спустя три года после смерти Ольдржиха по-прежнему процветает.

* * *

Вскоре после смерти Черны я встретил в Лондоне, на частном обеде у чешского посла, Вацлава Гавела. Он выглядел усталым и очень больным, сидел в сторонке и почти ничего не говорил. Те, кто хорошо знал Гавела, понимали, что лучше его не трогать. Робея, я подошел к нему, заговорил о Черны. Сказал, что мы с ним когда-то хорошо провели время в Праге. Лицо Гавела вдруг просветлело.

— Повезло вам, — сказал он, а потом некоторое время молча улыбался.

Глава 21 Среди ингушей

Я слышал об Иссе Костоеве прежде, а те, кому меньше пятидесяти, может, и не слышали. Исса был офицером советской милиции, руководил отделом по особо важным преступлениям и в 1990-м искусно вытянул признание у серийного убийцы Андрея Чикатило, украинского инженера, на совести которого было 53 жертвы. Сейчас неутомимый и прямолинейный Костоев — член российского парламента и добивается большего уважения к народам Северного Кавказа и соблюдения их гражданских прав, особенно прав своих соотечественников-ингушей, ведь об их судьбе, считает Костоев, миру ничего не известно.

Исса едва родился, когда Сталин объявил всех чеченцев и ингушей преступниками, обвинив в пособничестве немецким захватчикам — разумеется, безосновательно. Целый ингушский народ, мать Иссы в том числе, депортировали в Казахстан, фактически в ссылку. Одно из самых ранних воспоминаний Иссы — как русские верховые конвоиры стегали его мать хлыстами за то, что она собирала зерна пшеницы. Ингуши, мрачно говорит Исса, ненавидят всех захватчиков одинаково. После смерти Сталина ингушам скрепя сердце позволили вернуться на родину, но оказалось, что их дома заняты — отданы осетинам, христианам-захватчикам из южных горных областей, бывшим приспешникам Сталина. Но больше всего Иссу возмущает расовая дискриминация — неприязненное отношение среднего русского человека к кавказцам.

— Я русский ниггер, — утверждает Костоев и со злостью дергает себя за восточный нос, потом за уши. — В Москве меня в любой момент могут арестовать только потому, что я такой!

Тут же, без всяких объяснений он использует другое сравнение — заявляет, что ингуши — российские палестинцы:

— Они выгнали нас из наших городов и деревень, а потом возненавидели за то, что мы выжили.

Костоев говорит: могу собрать ребят и отвезти вас в Ингушетию, почему бы и нет. Спонтанное приглашение, но, сразу ясно, от всего сердца. Вместе полюбуемся тамошними красотами, пообщаемся с ингушами, и вы сможете обо всем составить свое мнение. Голова у меня идет кругом, но я отвечаю, что почту за честь, что мне это доставит большое удовольствие, и мы уже жмем друг другу руки. На дворе 1993 год.

* * *