Голубка

Лиза бы долго еще причитала, если бы не наткнулась на взгляд хозяйки. Это был такой взгляд, наткнувшись на который нельзя не замолчать.

– Вы бы, Татьяна Ивановна, в церковь сходили, – помолчав, посоветовала Лиза. – Свечку поставили, помолились за Лерочку-то.

– В церковь? – переспросила Татьяна Ивановна, и Лизе показалось, что в лице хозяйки появилось легкое оживление. – В церковь можно. Только как же я пойду, Лиза? Петр Дмитриевич партийный, нельзя…

– Петр Дмитриевич партийный, а вы-то нет. Вы, Татьяна Ивановна, в нашей деревенской церкви небось крещенная?

– Да…

– Ну так и сходите. А Петру Дмитриевичу мы не скажем. Ему и без нас забот хватает. Он за армией должен смотреть. Армия-то у нас вона какая! Большая…

Церковь Татьяна Ивановна выбрала подальше от Москвы, от возможных встреч со знакомыми – на электричке поехала в Загорск. Стояла ранняя прозрачная осень, и храм издалека, с зеленого холма, показался ей сказочно красивым. Бело-голубой, в окружении подернутых желтым деревьев и прозрачного синего неба, он притягивал взор, затрагивая в душе незнакомые, спящие до поры струны.

Татьяна Ивановна достала из сумки косынку, повязала голову. Пошла с народом. Люди начинали креститься и кланяться от самых ворот. А она поймала себя на мысли, что не умеет и даже не знает – слева направо класть крест или же справа налево.

Слишком поспешно пересекла она монастырский двор и поднялась на крыльцо. Глядя, как это делает старушка, перекрестилась. В маленьком коридорчике при входе в церковь стоял монах в черной длинной рясе. Он что-то сказал, когда она вошла, но Татьяна Ивановна не поняла. Взглянула – у него было очень доброе выражение глаз. Он тепло улыбался ей как старой знакомой. Слегка отлегло от сердца. Она вежливо поздоровалась с монахом и вошла в церковь.

Шла служба. Откуда-то сверху лились голоса хора. Татьяна Ивановна не знала, куда встать, что сделать. Купила свечи, потому, что так делали другие, и подошла поближе к иконам. Она видела, что другие ставят свечи возле икон. А она не знала, куда поставить.

Деловитого вида бабушка хозяйничала возле икон – расставляла свечи. Убирала догоравшие, ставила новые. Она неодобрительно глянула на Татьяну Ивановну, когда та попыталась прочесть название иконы.

– Чего глядеть? Молиться надо! – проворчала бабулька. Татьяна Ивановна отошла. Она отодвинулась лишь от того места, где хозяйничала бабулька, но в глубине души согласилась: она действительно как бы и не имеет права находиться здесь. Никогда и нигде прежде она не испытывала подобного чувства. Раньше где бы она ни появлялась – на параде, на банкете, в театре или в гостинице дорогого курорта, – всюду чувствовала себя если не хозяйкой, то желанной гостьей.

Здесь же никто не знал ее, не хотел пожалеть. Здесь не считалось, что она жена генерала. В храме это было совсем не важно, как в бане. Только люди здесь были обнажены душой.

Татьяна Ивановна уже была близка к тому, чтобы выйти из церкви с досадой в душе. Но, отойдя в тень, она наткнулась взглядом на взгляд иконы. С иконы на нее смотрел грустный человек с добрыми глазами. Он выглядел не слишком старым. Может, возраста ее мужа. Его лицо обрамляли аккуратная маленькая, совсем белая бородка и такие же белые, зачесанные назад волосы.

Он смотрел прямо на нее, словно что-то спросить хотел.

Татьяна Ивановна в этот момент была уверена – человек с иконы хочет, чтобы она поговорила с ним.

Она утерла слезы и зажгла свечу. Поставила перед иконой.

– Виновата я, – тихо сказала Татьяна Ивановна, глядя прямо в глаза Николаю Чудотворцу. – Перед Богом виновата и перед дочерью своей. Извелась вся, не могу больше… Если бы можно было все вернуть!

Взгляд Чудотворца стал пытливым. Он словно хотел проникнуть в самую душу. У него были к ней вопросы, она догадалась.

– Я ведь хотела как лучше. Муж у меня в таких кругах… Люди дома бывают такие, что…

Осеклась, поняла – все не то. Человек с иконы смотрел на нее хоть и с состраданием, но и с осуждением тоже. Строго смотрел.

– Да, теперь-то я понимаю, что натворила. Дочку оставила без детей. Из-за меня она страдает, уверена. И нам с Петей наказание. Но как же теперь? Что же мне делать? Научи, добрый человек! Совсем я потерялась.

Долго беседовала Татьяна Ивановна с ликом Николая Чудотворца. Слезы текли, пламя свечей дрожало в глазах.

Вышла из церкви, не то чтобы облегчив душу, а скорее – с сознанием, что не одна она несет этот камень на душе. Вот теперь и еще кто-то знает. И этот кто-то, теперь она почти уверена, не оставит ее, подскажет что-нибудь, знак подаст.

Вернулась домой тихая, задумчивая, а там Лиза – вся в слезах. Из деревни телеграмму получили – Клава умерла.

– Пришла беда, открывай ворота! – причитала Лиза, укладывая вещи в чемодан. – Поеду, схороню тетку. Скажу последнее «прости»!

– Вместе поедем, – перебила Татьяна Ивановна. – Мне она тоже не чужая.

В деревне, среди похоронных хлопот ли, а может, на кладбище, когда Татьяна Ивановна бродила среди могилок своих земляков, созрело ее непростое решение.