Голубкина

Черная ночь над белой заснеженной Москвой. На улицах тихо и безлюдно. Исчезли городовые со своих обычных постов. Не горят фонари, еще днем остановились трамваи. К всеобщей политической забастовке, начатой по призыву конференции московских большевиков, присоединились все электрические и газовые станции. В полдень раздались гудки заводов и фабрик. Рабочие, покинув окутанные гарью окраины, двинулись колоннами к центру. Шли с красными флагами, пели пролетарскую «Марсельезу», «Варшавянку»…

Обыватели довольно спокойно взирали на эти несметные толпы идущих людей. После кровавых событий в воскресный день 9 января в Петербурге привыкли к забастовкам, стачкам, демонстрациям. В феврале в Москве бастовали текстильщики, в апреле — на пасху — булочники, в сентябре — рабочие типографий, трамвайных парков, металлических заводов, кондитерских и табачных фабрик; в октябре, когда был обнародован царский манифест, обещавший гражданам Российской империи различные свободы, бастовала вся Белокаменная, не только рабочие, но и служащие, чиновники, аптекари, медики, официанты, извозчики, дворники… И даже схватки забастовщиков с полицией и жандармами, выстрелы — все это стало уже как бы обычным делом… Побурлит-побурлит Москва и понемногу успокоится (до следующего раза!). Снова начнут работать заводы, откроются магазины, рестораны, распахнутся двери театров, жизнь постепенно войдет в свою колею.

Но как сейчас, в декабре? Чем кончится эта новая всеобщая забастовка? По всему видно, затевается что-то серьезное. Это не обычная мирная демонстрация стачечников. Рабочие во время этого грозного шествия нападают на полицейских, разоружают фараонов, отбирают у них револьверы и шашки, и униженные стражи порядка в темных шинелях со шнурами па груди, с пустыми кобурами, без своих «селедок», стараются незаметно и тихо улизнуть, скрыться… Демонстранты врываются в оружейные магазины и забирают все, что там находят — большие тяжелые «смит-вессоны», «бульдоги», браунинги, бельгийские охотничьи ружья… Захватывают два оружейных склада. Да, дело нешуточное! Просвещенные обыватели знают: когда рабочие ищут оружие, разбивают оружейные лавки — жди революции, восстания… Так было в июле 1789 года в Париже, в канун взятия Бастилии. А теперь вот, сто с лишним лет спустя, подобное происходит па покрытых спетом улицах Москвы.

Эти опасения вполне оправданны: всеобщая политическая стачка, начавшаяся 7 декабря, должна, по решению Московского комитета РСДРП, перерасти в вооруженное восстание. Бастовало свыше 150 тысяч человек. Не работали заводы и фабрики, мастерские, учреждения и конторы, почта, телеграф, телефон, банки, закрылись магазины и лавки, прекратились занятия в гимназиях и высших учебных заведениях, не ходили трамваи и конка… Слышались выстрелы. По улицам разъезжали конные отряды, у казаков злые, красные от мороза лица, на фуражках белеет снег, за спиной карабины. Ночью горели костры. Солдаты с инеем на усах, в башлыках (на груди крест-накрест, концы заправлены под ремень с бляхой), грелись у огня, мечтая о возвращении в казармы. Шел, косо падал, летел в дымном зареве костров снег, и виднелись серые сугробы. Необитаемыми, будто вымершими, слепыми казались дома с темными провалами окон…

Девятого декабря правительственные войска обстреляли из орудий здание реального училища Фидлера в Лобковском переулке возле Чистых прудов, где проходило собрание дружинников. Рабочие готовились к боям. Главное — не дать застать себя врасплох. На Пресне, в Симоновой слободе, в Замоскворечье, где революционным центром стала ситценабивная фабрика Цинделя, Цинделевка, как называли ее в народе, ночью улицы патрулировали отряды дружинников, у ворот домов дежурили боевики с оружием в руках. Вскоре в разных частях города стали появляться первые баррикады. На Садовой, на Пресне, в Грузинах, Дорогомилове, Лефортове, на Шаболовке, Серпуховской площади, Пятницкой улице в Замоскворечье… В ход шло все — спиленные телеграфные столбы, проволока, бревна, доски, бочки, ворота, мебель… Вспыхнули пожары, горели полицейские участки. В ряде мест войска двинулись на баррикады. С обеих сторон завязалась ожесточенная перестрелка. Восстание началось…

…Анна Семеновна Голубкина в эти тревожные декабрьские дни 1905 года находилась в Москве, жила у Глаголевых в их доме во дворе коммерческого училища на Зацепе. Приехала в начале декабря. Будто какая-то неведомая сила заставила ее покинуть Зарайск. Родные отговаривали: в Москве неспокойно, столкновение, драка неизбежны. Но Анюта не слушала: ничего с нею не случится…

В Москве Глаголев и его жена не могли удержать ее в квартире. Хотела все увидеть своими глазами. На улицах толпы людей, демонстранты, кумачовые флаги; в переулках — казаки, будто ждут сигнала рожка и команды стрелять в рабочих. Возвращалась взволнованная, рассказывала, что творится в городе.

— Обижен народ! — говорила она. — Во всем обижен… Не может это так продолжаться. Вот увидите, все это кончится… И кончится страшно для них!