Голубое марево

Солнце уже почти все ушло за горизонт. В воздухе начинали разливаться вечерние сумерки. Впереди, прямо перед аулом, темнела речка с редким теперь тальником и отдельными березками на обрывистом берегу. Да, вот на этом самом месте и встречались когда-то они с Зайрой. Только теперь все изменилось вокруг. Где прежде стояли юрты — теперь бревенчатые дома. Весеннее половодье подмыло берег, изменило русло речки. Разросшийся за эти годы аул вырубил на топку почти все прибрежные заросли тала. И только сама вода в реке будто не изменилась: так же спокойно и плавно ее течение, так же чисто песчаное дно под ней и все так же мелко всюду, везде можно перейти вброд.

И Жумагул уже не тот, не прежний горячий, пылкий джигит. Ему нет еще и шестидесяти, а он уже дряхлый старик. Но те далекие счастливые дни их любви с Зайрой он помнит так живо, до таких незначительных мелочей, будто вчера все это только и было. В трудные моменты жизни, в мгновения душевной усталости или просто в минуты, когда прошлое вспоминается с особенной настойчивостью, он приходит сюда, к реке, единственной свидетельнице тех безвозвратных свиданий, и подолгу сидит на берегу. Только здесь, на этом берегу, он может по-настоящему отдохнуть душой и телом…

И сегодня Жумагул направился на заветное место, чтобы посидеть там немного, погрустить, отойти душой. Шел он медленным, тяжелым шагом усталого, старого человека. И вдруг почти у самой речки заметил, что навстречу ему идут девушка с парнем. Они шли молча и, занятые собой, ничего не видели вокруг. Внезапно они остановились и обнялись и теперь, в вечернем сумраке, казались одной фигурой.

Жумагул сбился с шагу, споткнулся и, удерживая равновесие, невольно вскрикнул. Парень с девушкой отпрянули друг от друга, только теперь они увидели, что не одни, и смутились.

И тут Жумагул узнал в девушке Жанат. Он замер в растерянности, а Жанат со своим избранником быстро пошли в сторону и, отойдя подальше, снова обнялись, опять слившись в густеющих сумерках в одну фигуру.

— Неудобно как-то получилось, — сказала девушка.

— А чего это он так вылупился?

— Узнал нас. Он ведь из нашего аула.

Но юноша не обратил на эти слова внимания.

— Наверное, молодость вспомнил, вот что, — улыбнулся он.

— Разве обязательно? Может, о чем-то другом подумал.

— Ну, о чем же мог подумать старик, когда ему навстречу идут в обнимку девушка с парнем. Как по-твоему? Через много лет, когда мы с тобой увидим молодых в обнимку, у нас тоже будут слезиться глаза.

— Выходит, мы когда-нибудь тоже…

— Постареем.

— Но ведь это ужасно.

— Ну, не расстраивайся. До этого еще далеко.

— Все равно ужасно, — сказала девушка, — если поздно или рано мы постареем…

— Нет, не все равно.

— Нет, все равно. Я не хочу стареть.

— Ладно, — примирительно сказал юноша и крепче прижал девушку к себе. — Пусть будет по-твоему. Мы постараемся не стареть. Мы навсегда останемся молодыми.

— В самом деле?

— Совершенно серьезно…

— Ой!.. — счастливо сказала девушка.

Погасли последние облака, пунцово отражавшие лучи давно уже закатившегося солнца. Начало быстро темнеть. А Жумагул все стоял на том же месте, где споткнулся, словно чучело, оставленное за ненадобностью откочевавшим аулом, и все смотрел, смотрел вслед скрывшимся с его глаз молодым, чья жизнь только-только начиналась.

Кто знает, может быть, и в самом деле молодость вспоминал старый Жумагул…

1961

Перевод А. Курчаткина.

ЗИМОВЬЕ В ГЛУШИ

Едиге проснулся от топота архара, раздавшегося, показалось, прямо под ухом. Перестук копыт удалялся, делаясь все глуше и глуше, и вдруг пропал, будто его отрезали ножом. В снежную глубь угодил, подумал Едиге.

Небольшое окошко, разрисованное лохматой наледью узоров, было бледным — на дворе наступил рассвет. Но в комнате только-только начало светлеть. В углах все еще прячется темнота.