Голубое марево

— Спит. — Едиге подошел к ней. — Встань-ка боком… Вот так… — Он отступил шага на два к двери, любуясь. — Бесподобно… Подними чуть-чуть подбородок… Не так высоко… Эх, досада какая, взяла и все испортила!

— Скучно так стоять, — сказала она жалобно, совсем как маленькая девочка.

— Хочешь, расскажу тебе сказку?.. — Едиге вернулся к окну.

— Я устала. — Голос у нее был по-прежнему жалобный. — Я к себе пойду…

— Погоди немного… — Осторожно, словно касаясь хрупкой вещи, он погладил ее подбородок. — Моя!.. — Рука его, гладя, скользнула по щеке Гульшат, зарылась в волосах. Он притянул девушку к себе и стал целовать — подбородок, шею, лицо, повторяя: — Все это мое, мое!.. — Он шептал эти слова ей на ухо, как будто боялся, что кто-нибудь их услышит. И целовал — снова и снова, жадно, хмелея от восторга, теряя голову… Гульшат не противилась его ласкам, но принимала их как-то слишком покорно, без ответа… Подчинялась, как подчиняются обязанности, долгу.

Спустя немного времени она повторила:

— Я пойду…

— Пускай рассветет, — сказал он.

— Я устала.

— Давай посидим.

Они присели на койку.

Едиге чувствовал, между ними струится холодящий сквознячок. Они сидели рядом — чужие, незнакомые люди. Такого еще не случалось. Ему стало тоскливо, тревожно, сердце сжалось от какого-то горького предчувствия. Он обнял, обхватил ее обеими руками, прижал к себе — крепко, будто страшась, что сейчас она пропадет, растворится в воздухе, подобно зыбкому миражу. Она и на этот раз не противилась ему. Все тело у нее было мягкое, податливое, словно лишенное костей, и дрожало, как в ознобе.

Но вдруг она сделала попытку высвободиться из его объятий, отодвинуться, сесть подальше.

— Платье… — бормотала она. — Платье помнется…

— Тогда его лучше снять, — сказал он. Сказал — и сам испугался слов, которые непроизвольно у него вырвались. Гульшат на миг замерла, оцепенела, не веря своим ушам. И тут же рванулась, вскочила на ноги. Едиге поднялся вслед за нею.

— Я не смеюсь, — сказал он и обнял ее за плечи. Ему хотелось произнести что-нибудь вроде: «Прости за глупую шутку», но все вышло иначе. Рука его коснулась у нее на спине чего-то твердого — то ли какой-то застежки, то ли пуговки. Он догадался: это замок-молния, ее металлический язычок. Едиге потянул язычок вниз, и тот с коротким суховатым треском скользнул до самого пояса.

— О-о… — выдохнула она. Подобный звук издает человек, внезапно погружаясь в ледяную воду.

Не обращая внимания на слабое, робкое сопротивление, он сдергивал платье с ее плеч, уже наполовину обнаженных. Еще мгновение — и платье с шуршаньем и шелестом осело на пол.

— Переступи…

Она, словно в полусне, перешагнула через платье.

— Теперь приляг, укройся… Я сейчас…

«Слишком много выпили, — подумал он. — Слишком… — Он поднял с пола платье, отряхнул, расправил и аккуратно повесил на железную спинку кровати. — Когда перепьешь, так вот, наверное, все оно и случается».

— Я сейчас, — повторил он. «Вот как, оказывается, молоденькие девушки лишаются невинности», — сказал он себе. Только эта мысль стучала у него в мозгу. Других не возникало. Хотя голова была ясной и работала трезво, четко.

В боковом кармане он нащупал ключ. Не спеша подошел к двери, запер. Для надежности — он и это сообразил — задвинул защелку, чтобы не открыли снаружи. Потом снял пиджак, повесил на стул. Развязал галстук. Сбросил верхнюю одежду…

Гульшат продолжала стоять на прежнем месте неподвижно, словно окаменев. Комбинация на ней была короткая, намного выше колен, — белея в полумраке, она окутывала девушку легким, призрачным облачком, внутри которого все было загадка и тайна…

— Ты озябла?.. — спросил он. Гульшат не ответила. Она как будто лишилась и дара речи, и воли, подчинившись власти какой-то неведомой силы, подавленная ею. Так же молча, покорно опустилась она на постель…

До сих пор одежда мешала ему почувствовать, какая у нее гладкая, прохладная кожа… Руки его жадно ласкали маленькие девичьи груди, упругие, как еще не распустившийся цветочный бутон, и талию, такую тонкую, гибкую, и округлые бедра, горячие, опалявшие огнем, — все ее юное, трепетное, доверчивое тело. «Вот как лишаются девушки невинности… — вновь мелькнуло у него. — До чего же все просто, примитивно в жизни… Или… Почему она так легко уступила, согласилась?..»

Затихнув, она лежала у него в объятиях, словно плыла, бездумно отдавалась медленному течению, и оно, сладко баюкая, увлекало ее в пучину гибельного водоворота… Вдруг она вздрогнула, как от ожога. Вздрогнула, напряглась и резко отбросила его руку, скользившую ниже, ниже… Так сбрасывают с тела ядовитую змею. Спустя мгновенье она, казалось, опять успокоилась, ослабела, приникла к нему, подчиняясь его ласке, его власти… Но потом повторилось то же самое.

Его смутил и охладил этот неожиданный отпор. Они лежали рядом, с трудом переводя дыхание. Чуть погодя, он возобновил свои попытки. Она, словно обессилев, уже не сопротивлялась им, только отвернулась к стене лицом — и внезапно разрыдалась. Она плакала громко, безудержно, уткнувшись лицом в ладони.