Голубоглазый юноша

– Интересный вопрос… – задумчиво протянул он. – Вы гораздо осведомленнее меня. Вряд ли это дело рук Каваретти. Он дает нам прикурить, но с самоуважением у него все в порядке. Может, тетка Блу? На нее вышли, узнали про вас, дальше – дело журналистской техники. Наверное, со времени гибели вашего мужа информация осталась в Интернете. – Эндрю понизил голос. – Мне ужасно жаль, Джинни. Уверен, это причинило вам боль. Лучше наплюйте, кто читает этот таблоидный мусор?

– Представьте, у этого мусора есть потребители. Вы к ним не принадлежите, но это не значит, что их мало. Это же надо, назвать Блу моим четырнадцатилетним бездомным дружком! Совсем с ума сошли! Мне стыдно, что я сама когда-то работала журналистом.

– Из-за Теда Грэма я тоже стыжусь, что был священником.

– Вдруг это попадет на глаза Блу, вдруг начнется травля? С них станется испортить нам жизнь. Не желаю, чтобы в связи с делом Теда Грэма прозвучало имя Блу! Он имеет право на частную жизнь, он ребенок!

– Лучше скажите ему о публикациях, – посоветовал Эндрю. – А то он услышит это от кого-нибудь еще. Так вы разрядите обстановку.

– Как же не хочется совать ему под нос этакую гадость! – несчастным голосом проговорила она.

Тем не менее она последовала совету Эндрю и побеседовала с Блу, когда он вернулся из школы. Она сказала, что на все это надо махнуть рукой. Они поговорили о ночи гибели Марка, Джинни призналась, что он выпил больше, чем она тогда подумала, но опьянения заметно не было, иначе она не пустила бы его за руль. То, что содержание алкоголя в крови Марка превысило допустимую норму, отрицать было нельзя.

– Как же тебе было плохо! – прошептал Блу. Желая быть с ним до конца честной, Джинни сказала, что с той ужасной ночи живет с чувством вины. Он сказал, что, если бы она не позволила мужу вести машину, оба, вероятно, остались бы живы, Джинни разрыдалась, и Блу стало стыдно и невыносимо жаль ее. Такой безутешной он ее еще не видел, не знал, что сказать, поэтому попытался ее отвлечь.

– Они считают, что я твой дружок? – Говоря это, он поперхнулся, и они рассмеялись.

– Ненавижу домыслы, – сказала Джинни, сидя рядом с ним на диване, перед сундуком, служившим ей кофейным столиком, где сейчас были разложены газеты. – Не знаю, кто распустил язык, но мне это не нравится. И никогда не нравилось. После гибели Марка за мной месяцами ходили по пятам, любопытствуя, чем я занимаюсь. Какие тогда у меня могли быть занятия, кроме плача? Вдруг это болтовня твоей тетки? – Вопрос был задан задумчиво, она сомневалась в своем предположении.

– Она может. В газету она бы не пошла. Может, она молчала, а трепаться стал кто-то другой? Она много болтает и сплетничает. Вдруг она решила поквитаться с тобой, отомстить за отца Тедди? Она никогда тебе этого не простит. Она до сих пор считает его святым. Не знаю, на кого еще думать. А ты знаменитость, Джинни! – с благоговейным ужасом проговорил Блу.

– Это в прошлом. Марк тоже был известным. А теперь я ни у кого не вызываю интереса. – Это была сознательная позиция, так Джинни было лучше. Опыт подсказывал ей, что найти болтуна не удастся. Таблоиды подхватывали всевозможную болтовню и мастерили сюжеты, иногда правдивые, иногда нет; в данном случае многие приведенные ими факты соответствовали действительности.

– Прости. Если бы ты мне не помогала, о тебе не писали бы всякую ерунду. Это моя вина, – удрученно сказал Блу.

– Не глупи, Блу. Виноват Марк, это он вел машину пьяный и убил себя и Криса. Я тоже виновата, что пропала на четыре года. Ну, и ты – что набрался смелости и разоблачил отца Тедди, только это совершенно правильный поступок. Все мы виноваты в том, что живы, что дышим. Кто-то всегда в чем-то виноват, что с того? Наплевать! Вот отец Тедди – тот виновен по самую макушку, он домогался невинных детей, и Церковь тоже, по самые верхушки колоколен – нечего было его выгораживать. Каждый день с нами происходит много всего, хорошего и плохого. Главное, как ты на это реагируешь. Нельзя ломаться, надо бороться. Вина и сожаление никогда никуда не приводят. – Джинни встала, улыбнулась и бросила обе газеты в мусорную корзину. Он все равно переживал, ведь это из-за него у Джинни теперь были неприятности. – Завтра этот мусор попадет в чью-нибудь клетку с хомяком. – Он кивнул, хотя, судя по виду, не до конца поверил ей.

Кульминаций этого неприятного дня стал звонок Бекки после ужина.

– Послушай, Джинни, нам не хватало только головной боли из-за воплей про тебя в таблоидах! Мы уже натерпелись после аварии, когда вас изображали двумя пьянчугами. Меня только и спрашивали: «Они с Марком что, алкоголики?» – Ее речи превосходили все написанное в таблоидах, и Джинни морщилась, прижимая трубку к уху. – Ты не представляешь, как тяжело нам с детьми и с Аланом видеть тебя на первой полосе «Энквайер» и читать болтовню про твоего четырнадцатилетнего дружка!

– У меня нет четырнадцатилетнего дружка, – поправила сестру Джинни. Бекки всегда была готова напасть на нее и осудить за все, что она делала. – У тебя впечатление, что я раздаю интервью?