Читаем Голубой ангел полностью

Свенсон взлетает вверх по лестнице. Настроение у него самое бодрое, от обычных тоски и подавленности не осталось и следа. Не так уж и противно преподавать, если есть хоть один студент, которому его слова могут пойти на пользу, который хотя бы в состоянии понять, что он говорит.

Через два дня после того, как он прочел рукопись, Свенсон позвонил Анджеле Арго. Но сначала долго решал, когда позвонить, что говорить и вообще нужно ли это. Порыв у него правильный – альтруистический и великодушный. Он редко приходит в искренний восторг. Кроме того, Свенсон боялся: а вдруг он чрезмерной похвалой смутит Анджелу и она откажется от своих экспериментов.

В конце концов на третий день вечером он позвонил ей из дому. К удивлению своему, он услышал, как автоответчик Анджелы нежно напевает голосом Роберта Джонсона «Ты лучше посиди со мной на кухне, видишь – собирается дождь». Затем раздался голос Анджелы: «Если хотите, оставьте свое сообщение. Дождитесь…» Длинный гудок. Он забыл, что собирался сказать, хотел уже повесить трубку, но пробормотал все-таки что-то маловразумительное – мол, первая глава ему действительно понравилась, и если она не рвется обсуждать ее в классе, пускай продолжает работать, можно будет поговорить и на консультации. Его прервали короткие гудки. Пленка кончилась кстати, не то он бы не удержался и сказал, что ему до чертиков не хочется слушать, как ее однокашники будут ей советовать, чем «улучшить» текст.

Повесив трубку, он понял, насколько осложнил себе жизнь. Теперь придется обзванивать всех остальных – искать рассказ для обсуждения, потом делать ксероксы, раздавать их всем. Рут Мерло, святая женщина, секретарша кафедры, увидела, что он бродит с растерянным видом по университету, и – о ангел! – предложила взять это на себя.

Итак, сегодня, если он ничего не перепутал, они разбирают рассказ Барби из Бэк-Бея. Пардон, Кортни Элкотт. Он спрашивал Кортни, не родственница ли она Луизы Мэй, но она такой не знает.

Настал черед Кортни: теперь ее свяжут, засунут в рот кляп и будут у нее на глазах расчленять ее дитятко. Свенсон, как всегда, начинает отождествлять себя с тем студентом, чей рассказ разбирают. Он всегда старается подать знак приговоренному – подмигнуть, кивнуть. Вот он и ищет глазами Кортни, но взгляд его упирается в Анджелу Арго, которая судорожно роется в своем рюкзачке. Как этому вертлявому хорьку удалось создать текст, лежащий – Свенсон проверяет, на месте ли он – у него в портфеле. С виду и не скажешь, что эта девица способна на такие синтаксически сложные предложения, что это она написала пронзительную сцену в курятнике.

Студенты наконец угомонились, и Свенсон говорит:

– Полагаю, все успели прочитать рассказ Кортни? – Это почему-то вызывает оживление. – По какому поводу веселье? – спрашивает Свенсон.

– Мы его не получили, – объясняет Карлос. – Кортни всех обломала.

Кортни одной рукой нервно проводит по лицу, а другой теребит медальон – оскалившийся серебряный бульдог, висящий на толстой цепи.

– У меня все экземпляры с собой, – говорит она голосом мультяшной мышки, прикрыв рот ладонью с трехсантиметровыми перламутровыми ноготками. – Я просто положила их в сумку и забыла раздать.

– Наверное, Кортни не хотелось, чтобы ее рассказ обсуждали, – говорит великодушная Нэнси.

– Надо было отдать тексты Клэрис, – говорит Макиша, и с ее логикой не поспоришь. – Тогда все бы их уже получили.

– Они у меня с собой, – повторяет Кортни. – Можно и сейчас прочитать. Рассказ короткий.

– Пусть Кортни сама нам его прочитает, – предлагает Мег. – А мы будем следить по тексту.

А Свенсону что сказать? Не позволю я Кортни читать вслух этот идиотский рассказ, не желаю такого терпеть и вам не советую?

– Кортни?

– Я согласна. – Кортни всегда разговаривает так, будто у нее во рту жвачка.

Ничего не поделаешь. Свенсон берет один экземпляр, остальные передает дальше.

– Что ж, спасибо, Кортни. За то, что нас выручила и спасла семинар.

Кортни делает глубокий вдох.

– Мне этот рассказ нравится. Это первая вещь из всего мной написанного, про которую я подумала: вот ведь хорошо получилось.

– Уверен, что и нам он понравится. – Господи помилуй, молча молится Свенсон. Как ведь скверно может все обернуться.

– Называется он "Первый поцелуй. Городской блюз ", – говорит Кортни.

– Так это же два названия, – говорит Макиша.

Кортни ее реплику игнорирует и начинает читать.


Летняя жара опустилась на раскаленную улицу, дышать было невозможно, особенно Лидии Санчес. Лидия сидела на грязных замусоренных ступеньках многоквартирного кирпичного дома и смотрела на детишек, возившихся в луже воды, натекшей из сломанного пожарного крана. Еще вчера она была такой же, как эти дети. Но теперь все изменилось.

Лидии было очень плохо. Утром она накричала на мать и ударила младшего братишку, отчего ей стало еще хуже. Она привыкла к городским улицам, по которым разгуливали преступники и наркоманы, и всегда держалась в стороне. Но теперь все было по-другому.


Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза