Голубой бриллиант (Сборник)

- нападал тесть. - Не было столько "бомжей", нищих, голодных

детей-дистрофиков, падающих в обморок голодных учителей.

276

Что, я не прав?" - "Но в чем тут моя вина? - начал сдаваться

Евгений. - Я не демократ, я честный бизнесмен. Мне повезло,

другим не повезло. Что я должен сделать? Поделиться с

нищим? Так, кажется, учит Евангелие?"

Евгений посмотрел на жену, которая молча слушала весь

этот разговор. Она поняла, что вопрос его адресован ей, и

спокойно ответила:

- Те правительства, несмотря на все их пороки,

недостатки, ошибки, все же думали о народе и делали для

блага народа. Не то, что нынешние твои временщики...

- Да не мои они, - взорвался Евгений. - Я знаю им цену

не хуже вас. Но они существуют независимо от того, что мы о

них знаем и думаем. Что нам остается? Работать, чтоб жить,

чтоб выжить. И мы работаем. Честно делаем свое дело и не

дерем глотки на митингах. Кто работает, тот не бедствует. Вы

что, голодаете, раздетые-разутые ходите? Чего вам не

хватает?

Страсти накалялись, и она не хотела участвовать в споре

отца и мужа, не хотела явно принимать чью-то сторону, хотя в

душе она соглашалась с отцом. Она тогда удалилась, оставив

мужчин выяснять для нее очевидную истину. Для зятя и тестя

спор этот закончился обоюдной неприязнью, которая со

временем переросла во враждебность. А ведь еще года три

тому назад это были друзья-единомышленники.

"Так что же случилось с Россией? - размышляла Таня,

нежась в теплой воде. - Почему в людях, в их психологии

произошли такие резкие повороты? Разумеется, не у всех, а

лишь у какой-то части общества, притом, небольшой части.

Когда она вышла из ванной, света в гостиной уже не

было: Евгений спал или делал вид, что спит. Да, он

встревожен, очень даже, и пытается скрыть от нее свое

состояние. Но ему это не удается. Его тревога передается ей и

перерастает в страх, которого прежде она не знала, хотя

Евгений и предупреждал ее быть осторожной, открывать дверь

квартиры только знакомым, осмотрительно вести себя в

подъезде и лифте, особенно в вечерние часы. Но до

сегодняшнего дня она не придавала этому особого значения.

Конечно, осторожность соблюдала, но страха не было.

Волновалась за Егора: как он там в Англии? Евгений

успокаивал: мол, за Ла-Маншем с преступностью порядок. Два

раза в месяц Егор звонил в Москву и бодро говорил, что у него

всё "о'кей".

277

Сейчас она думала только о муже, вспоминала совсем

позабытые эпизоды их совместной жизни и удивлялась, как со

временем изменился Евгений, его взгляды, вкусы, убеждения и

даже характер. Исподволь к ней подкрадывалась коварная

мысль: а был ли Сокол и были ли у Сокола убеждения?

Твердая жизненная позиция? Она не знала, потому что в

обычных ровных жизненных условиях эти убеждения четко не

проявляются. Состоял в партии, платил взносы, иногда

выражал законное недовольство по поводу глупостей,

творимых властями. Но к режиму, к Советской власти всегда

был лоялен и даже поправлял ее, когда она резко

возмущалась язвами действительности. До сих пор она не

понимала, каким образом простой, обыкновенный служащий

аппарата исполкома в одночасье стал миллионером? Это ее

тревожило. И все неожиданные блага и достаток, пришедшие в

их дом, ее не радовали. Подаренную ей песцовую шубу она так

ни разу не надевала, бриллиантовые сережки и кольца лежали

в палехской шкатулке. На работу она ходила в старой,

купленной до "миллиарда" одежде. Она стеснялась, считала

неприличным наряжаться в дорогие обновы, когда вокруг голь

и нищета, скромность, воспитанная в ней с детства, стала

чертой ее характера.

В последние годы у нее с Евгением случались размолвки

из-за питания. Он требовал деликатесов и вообще дорогих

продуктов, которых было "навалом" в магазинах. "Что ты

жадничаешь? Что тебе не хватает? Не жалей - на наш с тобой

век хватит и еще Егору останется..." Денег он не считал и,

будучи под хмельком, хвастался валютным счетом в

швейцарском банке. А она искренне признавалась: "Я не могу

есть буженину и осетрину, когда знаю, как мои пациенты-

инвалиды, пенсионеры, ветераны не имеют в достатке черного

хлеба и простой отварной картошки. Мне в горло не лезут все

эти деликатесы, которые я могу покупать без ограничений".

Она нисколько не лукавила. Ей, участковому врачу, почти

ежедневно приходилось по долгу службы бывать в квартирах

обездоленных, ограбленных "демократами" сограждан и

видеть умирающих от голода стариков, истощенных

дистрофиков-детей, больных, не имеющих денег, чтоб купить

нужные лекарства, цены на которые выросли в тысячу раз за

годы ельцинского режима. И нередко она сама за свои деньги

покупала лекарства нищим больным. Она глубоко принимала к