Голубой бриллиант (Сборник)

речь Маши, совсем не похожую на речь юной студентки

Ларисы, всегда стремительную и звонкую. "Наверно, в отца. И

во всем облике ее мало материнского, разве что глаза,

светящиеся спокойным блеском", - думал Иванов, глядя на

Машу ласково и поощрительно. Ее откровенное мнение о

"Первой любви", добрые слова, в которых не чувствовалось ни

капельки дежурной вежливой лести, ложились на душу

Алексея Петровича благостным эликсиром. Не сводя с нее

проницательного взгляда, он сказал:

- Благодарю вас, Мария...?

- Сергеевна, - суетливо подсказала Лариса Матвеевна и

почему-то сочла нужным сообщить: - Зорянкина. Да зови ее

просто Маша. Ее и на работе все так зовут, - суетилась

восторженно и бессмысленно Лариса Матвеевна.

- Красивое имя, да и фамилия подстать, - ласково сказал

Иванов.

- Был такой художник Зарянко, говорят знаменитый, -

блеснула эрудицией Лариса Матвеевна, вызвав на лице

дочери не одобрительную гримасу.

- Он что, родственник вам? - без намека на иронию

поинтересовался Иванов.

- Да нет же, мама просто так, - смутилась Маша.

- Зарянко был и в самом деле хороший живописец-

реалист. Пожалуй, даже натуралист. Умел выписать каждый

волосок, - примирительно проговорил Иванов.

- Ваша фамилия скорее от зорянки. Есть такая забавная

пичужка - серенькая, а грудка розовая, пожалуй, палевая. И

черные маленькие пуговки - глаза на головке, которая

несколько великовата для нее. Поет утренние и вечерние зори.

- Вы знаток пернатых? - с тихим изумлением спросила

Маша. - Любитель. Обожаю природу и всех ее обитателей, а

точнее окружающий нас мир, включая леса, горы, реки, облака,

степи, и прочие муравейники.

Они отошли в сторону подальше от толпящихся у

"Первой любви" зрителей. Иванов обратил внимание на

мягкие плавные движения Маши и ее неторопливую речь.

- Я рада твоему успеху, Алеша, и мне приятно, что

людям нравится твое искусство. Вот и гвоздичку кто-то

положил. Поклонница наверно. И надо же где встретиться!

72

Сколько лет не виделись? Полсотни, - тараторила Лариса

Матвеевна, и это ее истерическое умиление смущало и даже

раздражало Алексея Петровича. "Тоже мне - Алеша - или

опять забыла отчество", - подумал он не отводя взгляда от

Маши. - А как мне ее называть - просто Лариса или по

отчеству? А может, вообще никак не называть?" Он не был рад

этой встрече, она не вызывала в его душе даже малейшего

дуновения, словно это была незнакомая ему женщина, старая,

хотя и сохранившая энергию и бодрость. Другое дело - Маша.

В ней есть что-то неотразимое, притягательное. И, должно

быть, не только или не столько молодость, а что-то пока

неразгаданное и не объяснимое, внушающее доверие. А

Лариса все лебезила:

- Ну как ты живешь? Я недавно встретила Светлану и

узнала, что вы разошлись. У тебя своя квартира?

- Мастерская. Там и живу.

- Один? Не женился? - бросила на него мимолетный

пытливый взгляд.

- Опоздал. Увлекся работой, а поезд мой тем временем

ушел. - Ну, не скажи! - решительно польстила Лариса

Матвеевна. - Ты еще мужчина - орел. Небось, бабы табуном

ходят. Не мужчина же, а женщина цветок положила. Дети есть?

- Внуку двенадцать лет. С родителями в Забайкалье.

- А Машенька в газете работает. Может, встречал ее

статьи? Интересно пишет. Все про этих уголовников, про

ужасы. А про Алексея Петровича ты не могла бы написать? -

вдруг обратилась к дочери.

- А разве Алексей Петрович уголовник? - снисходительно

и иронически заулыбалась Маша. Это была длинная, широкая,

сверкающая благодушием и просьбой о снисхождении улыбка.

Она привлекала и запоминалась.

- Ну, тоже мне придумала... Я совсем о другом, о

творчестве его напиши, о том, как он воевал, как был ранен и

контужен, - сказала Лариса Матвеевна, и без всякого перехода:

- Ты бы нас пригласил к себе в мастерскую, там у тебя,

наверное, много интересного. И к нам приходи, всегда будем

рады. Есть о чем поговорить, вспомнить.

Сумбурную речь Ларисы Матвеевны и ее назойливое

внимание Иванов слушал с вежливым терпением. Приходить к

Зорянкиным он и не думал. Ему не о чем говорить и нечего

вспоминать. В сердце его не сохранилось ничего, что бы

напоминало ему о первой любви. Все куда-то ушло, растаяло и

73

улетучилось. Лишь прошлая обида о вероломстве невесты

зашевелилась в нем. Его занимала Маша, ее необычный,

неожиданный образ. Он притягивал своей необъяснимой

загадочностью. Иванов молча достал свою визитную карточку,

протянул ее не Ларисе Матвеевне, а Маше со словами:

- Милости прошу. Ваше лицо достойно мрамора и

бронзы.

И невольный румянец смущения вспыхнул на его лице, а

в глазах сверкнул нежный огонек.

- Я никогда не была в мастерской скульптора и не имею