Голубой бриллиант (Сборник)

раз, возвращаясь на берег, где он раздевался, он увидел

плывущих по поверхности рыб. Их можно было брать руками,

что он и сделал. И вдруг обнаружил, что рыба мертвая. Его,

еще не проснувшегося, охватил ужас. Он вспомнил, что видеть

во сне рыбу, особенно мертвую или мясо - к болезни. Он

испытал на себе много раз эти вещие сны и боялся их. И

самое любопытное, что еще спящим он уже понимал, что это

сон, и делал усилие, чтоб проснуться. Проснулся и на этот раз

с чувством огорчения и слабой надеждой: авось пронесет.

Надежда не оправдалась: в полдень он почувствовал

тошноту, боль в области живота. Он принял таблетки фестала

и солола с белодонной и вызвал искусственную рвоту. После

этого усилием воли заставил себя выпить литра два содовой,

чтоб промыть желудок. Через какое-то время боли и рвота

90

прекратились. Осталась слабость, как бывает после операции

или тяжелой болезни. Он решил отлежаться, но раздался

телефонный звонок. Генерал Якубенко веселым добрым

голосом сообщал:

- Ты ей очень понравился.

- Кому? - не понял Иванов.

- Тамаре. А кому же еще? Она нам звонила и в восторге

от тебя.

Иванову было не до Тамары. Вялым голосом он сообщил

другу, что заболел, но не сказал о рвотах: еще подумают, что у

них отравился. Отвечал уклончиво:

- Какое-то странное недомогание, слабость.

- Тогда лежи и жди меня: я к тебе сейчас приеду с

врачом. - И торопливо положил трубку. А Иванов мысленно

возвращался к вещему сну и, кажется, нашел ему объяснение:

организм уже чувствовал начало болезни когда он спал, и

подал сигнал на какой-то механизм сновидений, который

тотчас же создавал картину, соответствующую болезни - рыба

или мясо. И все же вопросы оставались, загадка сновидений

не была решена.

2

Иванов не очень был удивлен, встретив на пороге своей

мастерской врача Тамару Афанасьевну без генерала, но все

же спросил:

- А где Дмитрий Михеевич?

Вопрос удивил ее: она не знала, что должна была

приехать вместе с Якубенко, хотела даже спросить "А разве он

тоже...?", но быстро сообразила и ответила с улыбкой легкого

смущения:

- Дмитрий Михеевич позвонил мне и сообщил, что вы

заболели, и просил срочно навестить вас. Вот я, как скорая

помощь, и примчалась по вызову.

- Что ж, я рад вас видеть, но Дмитрию не стоило вас

беспокоить - ничего серьезного, все уже пронесло.

"А ведь, чего доброго - она может подумать, что я

симулирую болезнь, предлог для встречи с ней, - решил

Иванов и мысленно выругал услужливо-заботливого друга. -

Больше того, может принять эту болезнь, как мужской сговор

между ним и генералом".

Он проводил ее в кабинет и вкратце рассказал о своем

недуге и о принятых им мерах. Она внимательно выслушала

его и затем проверила пульс. Рука ее, как и вчера, была

91

горячая и мягкая, а с лица ее все еще не сходил румянец

смущения. Пока она считала пульс, он откровенно разглядывал

глубокие морщины, прорезавшие ее низкий лоб, слегка

прикрытый красивым локоном еще совсем свежих волос и

мелкие морщинки у светло-голубых маленьких глаз. Белый

врачебный халат придавал ей особую пикантность, хотя и

казался здесь преднамеренным и неуместным. Ее мелкое,

круглое слегка курносое лицо, как и вчера, то и дело озарялось

мягкой, доброжелательной улыбкой. Неожиданно он уловил

какое-то очень отдаленное сходство этой еще далеко не

пожилой женщины со старой Ларисой. Он не понимал, в чем

состоит это сходство, и подумал: "Лет через двадцать и она

будет бодрящейся старушенцией. А меня, может, к тому

времени вообще не будет на этой грешной истерзанной

антихристом и его пришельцами-бесенятами, земле". Об этом,

о себе, он старался не думать. Двадцать лет - это так много, и

в то же время пролетят они незаметно в суете мирской.

Кажется, совсем недавно Дмитрий Михеевич поздравлял его с

пятидесятилетием, а ведь минуло уже с тех пор без малого

двадцать. Размышления его оборвал вопрос Тамары

Афанасьевны:

- Где вы можете прилечь? Я хочу прощупать ваш живот. -

И лицо ее озаряется доброй и ласковой улыбкой.

Они прошли в спальню. Он послушно обнажился по пояс,

лег на спину и неожиданно для себя самого сказал:

- Ваш халат настраивает меня на больной лад.

Действует на психику.

- Правда? Тогда я его сниму, - с игривой улыбкой

ответила она, а он прибавил:

- И отнесите его куда-нибудь, в кабинет, что ли?

"Зачем я эту глупость сказал? Что она подумает? А-а,

пусть думает: ведь я же "святой", а "святому" все простительно.

Без халата она показалась ему совсем другой. На ней

был светло-синий мохеровый свитер без рукавов, надетый

поверх белой блузки, из-под которой просматривался

маленький уголок ее мягкой, теплой, беспокойной груди. И вся