Голубой бриллиант (Сборник)

и человеке положительном по всем статьям. На Алексея

Петровича, который с некоторой долей иронии и любопытства

рассматривал приготовленный ему хомут, Тамара

Афанасьевна произвела приятное впечатление. Ниже

среднего роста, пепельноволосая блондинка с постоянной

доверчивой улыбкой на круглом, мелком здоровом лице,

сохранившем естественный румянец, она напоминала

общительную воспитательницу детского сада. В светло

голубых притягивающих глазах ее сияло мечтательное счастье

и готовность быть полезной людям. Маленький рот ее с резко

очерченными и слегка накрашенными губами постоянно

обнажал мелкие жемчужины зубов. Пушистый пепел волос

придавал ей беззаботную легкость и беспечность. И это

86

впечатление усиливал птичий щебечущий голосок, теплый,

ласкающий, как дуновение июльского ветра. И все это

выглядело естественно, без нарочитости и манерничания. Да и

одета она скромно, хотя и элегантно: серый костюм - пиджак и

юбка - хорошо вырисовывал ее еще не полную, но склонную к

полноте фигуру. Маленькие уши украшали две капельки

солнечного янтаря. Такая же капелька нанизывала

единственное колечко.

Вместе с генеральшей Тамара Афанасьевна побывала

на выставке и сделала Иванову комплимент, впрочем,

довольно тактично, без восклицательных восторгов. Ей

искренне понравилась "Первая любовь", но, пожалуй еще

больше понравился сам автор, о котором она потом сказала

супруге Дмитрия Михеевича: "Он какой-то святой". Слова эти

генеральша передала генералу, а Якубенко не замедлил

передать их "святому", который в ответ весело и раскатисто

расхохотался. Он не чувствовал в себе никакой святости, не

понимал, что именно имела в виду Тамара Афанасьевна,

назвав его "святым человеком"?

Пили шампанское и коньяк: у генерала были

доперестроечные запасы. С закуской обстояло поскромней:

провожали полуголодный год, встречали голодный.

Рассказывали анекдоты и пели песни - русские народные,

фронтовые. Тамара Афанасьевна обладала приятным

голосом. Пела украинские "выйди коханая працей изморена

хоть на хвилиночку в гай", "Ихав казак на вийноньку". Супруги

Якубенко помогали. Иванов слушал. Он любил песни, они

всегда жили в его душе, даже иногда в мастерской напевал

сам себе, а в компаниях стеснялся. Хоть и голосом, и слухом

не был обделен. Он наблюдал за Тамарой Афанасьевной, как

она поет, и считал, что в песне раскрывается душа человека, и

заключал: душа врачихи добрая, открытая, характер

покладистый, бесхитростный и общительный. С такой,

наверное, легко. Даже не веселая песня в ее исполнении

звучала весело и задорно: "Ридна мати моя, ты ночей не

доспала, ты водыла мене на зори в край села..."

В час ночи гости простились с хозяевами, отказавшись

смотреть новогоднюю телебесовщину, и вместе вышли на

безморозный пустынный Кутузовский проспект, по которому

пробегали редкие такси и еще более редкие частники,

решившие подзаработать в новогоднюю ночь. Именно

частника и удалось им поймать. За сотню деревянных рублей

он отвез их по домам. В машине они тягостно молчали,

87

разговор почему-то не клеился. Впрочем, Тамара Афанасьевна

изъявила робкое желание посмотреть портрет Дмитрия

Михеевича, на что Иванов ответил, что в гипсе смотреть его не

интересно, что надо было раньше, когда он был еще в глине,

что глина - жизнь, гипс - смерть, а мрамор - бессмертие, а

потому надо теперь ждать, когда он переведет из гипса в

мрамор, а возможно, и в бронзу: вопрос еще не решен.

У подъезда ее дома Тамара Афанасьевна не спешила

отпускать его руку, спрашивала, сверкая веселой дружеской

улыбкой:

- Так когда же вы обессмертите Дмитрия Михеевича?

- То есть? - не сразу сообразил Иванов, все еще не

отпуская ее руку.

- Вы сказали: мрамор и бронза - бессмертие...

- Ах, да-да, - смущенно пробормотал он, поняв ее намек.

- Дмитрий Михеевич обещал доставить мне блок диабаза. Где-

то у него есть на примете, в воинском гарнизоне.

- А что это такое - диабаз?

- Камень. Черный гранит. Очень трудный в обработке.

Твердый орешек. Но у него есть свои достоинства: в полировке

- он черный, а в насечке - серый, даже голубоватый.

Получается как бы два цвета. Представляете: лицо черное, а

волосы седые. Или наоборот: черные волосы и светлое лицо.

Но я еще не решил, возможно, отольем в бронзе или в другом

металле.

Он вспомнил, как Якубенко шептал ему, когда женщины

удалились на кухню: "Ну как Тамара? Правда - прелесть? Ты

пригласи ее в мастерскую". Иванов не пригласил. Придя домой

в начале третьего часа, он разделся и лег в постель, погасив

свет. Думал, что сразу заснет. Но сон внезапно улетучился.

Одолевали неторопливые, ровные и совсем не навязчивые