Голубой бриллиант (Сборник)

Пимен были почитаемы в этом доме. За кофием о политике не

говорили.

Простившись с епископом, Иванов и Якубенко вышли на

улицу. Вечерело. Над Москвой по-прежнему висела плотная

пелена моросящих туч. До метро шли молча. Возле арочного

входа в метро, прежде чем проститься, Якубенко спросил:

- Как у вас прошла встреча с Тамарой? Что-то она не

звонит. .

- И правильно делает. Я же не просил тебя присылать ее

ко мне. Это во-первых. Во-вторых, ты сказал мне по телефону,

111

что вы едете. Вы - значит вдвоем. Ты это сделал

преднамеренно. И совсем некстати.

- Но я не хотел вам мешать.

- Чему мешать?

- Я думал, что вам лучше будет без меня.

- Ты плохо думал... обо мне и о ней.

- Случилось что-нибудь?

- Вот именно - "что-нибудь", - мрачно и раздраженно

ответил Иванов. - Я прошу тебя - не пытайся, пожалуйста,

набросить на меня семейный хомут. Я не созрел еще для него.

А когда созрею - сам влезу в этот хомут без посредников.

- Ну, извини, приму к сведению.

- Привет супруге и будь здоров. Кстати, портрет твой

отформовал. Надо решить, в каком материале переводить. Но

об этом потом. Созвонимся.

Войдя к себе в мастерскую, Алексей Петрович

почувствовал усталость. Он решил вздремнуть с часок и уже

было пошел в спальню, как зазвонил телефон. Звонил швед -

коллекционер изобразительного искусства, с которым Иванов

встречался у себя в мастерской. Этому господину приглянулась

на выставке его "Первая любовь" и он пожелал купить ее для

своей коллекции. Выставка уже закрывалась, и теперь

скульптура опять возвратилась в обитель своего творца,

поскольку у нашего Министерства культуры не нашлось денег,

чтоб приобрести ее у автора. Иностранец предложил Иванову

три тысячи долларов наличными, прямо из рук в руки. Алексей

Петрович сказал, что он подумает, и дал ему свою визитную

карточку, попросив позвонить через неделю. Он не спешил

расстаться со своей "Первой любовью", он знал ее подлинную

цену. Но в то же время нелегко жить на пенсию, особенно

сейчас, когда наше искусство оказалось в финансовой

несостоятельности. А швед, видно, был очень заинтересован

поскорее заполучить - и по дешевке - подлинный шедевр.

Швед уверял, что неожиданные обстоятельства вынуждают его

срочно возвращаться на родину, и поэтому он хотел бы сегодня

получить скульптуру. Иванов сказал, что за три тысячи он не

продаст свою работу.

- А за сколько вы хотите? - послышался не очень

любезный вопрос.

- Десять тысяч долларов, - твердо сказал Иванов.

- Пять тысяч и ни цента больше. - Голос шведа

раздражен.

После небольшой заминки Иванов сказал: "Приезжайте".

112

Так состоялась эта сделка, и "Первая любовь" Алексея

Иванова уплыла за рубеж.

В тот вечер он поздно лег в постель, но сон пришел к

нему только в четвертом часу. Он не находил себе места.

Какие-то не связанные мысли атаковали его и отскакивали, как

горох от стенки, оставляя на душе неприятный осадок. И

прежде всего - уплывшая в Швецию скульптура. Конечно, по

нынешним временам и пять тысяч долларов - это большая

сумма, по рыночному курсу - полмиллиона рублей. Но что на

них купишь? Приличный автомобиль, который через несколько

лет выбросят на свалку. А настоящие шедевры искусства

бессмертны. А он продал шедевр, может, первый и последний

взлет неповторимого таланта. И что значат пять тысяч, когда

там, "за бугром", платят миллионы долларов за какой-нибудь

"Подсолнух".

"Продал первую любовь, - горестно подумал Иванов,

иронизируя над самим собой. - За доллары продал. Кто меня

осудит? Лариса? А по какому праву? Она первая предала

меня, так что мы квиты". Но это "квиты" не давало утешения:

он ощущал в себе что-то ноющее, трудно объяснимое, словно

он неосознанно оторвал от самого себя какую-то дорогую

частицу и так, походя, бездумно выбросил ее, а теперь

спохватился и пожалел. Не денег пожалел - просил десять,

получил пять тысяч, - пожалел об утрате того, что было для

него больше, чем удачная скульптура. Это была очень важная

частица его биографии, его жизни. "Она предала, а я продал -

вот и расквитались", - повторил он вслух навязчивую фразу.

За полночь он встал с постели и вышел в зал. Тумба, на

которой стояла его "Первая любовь", была пуста и напоминала

квартиру, из которой навсегда уехали хозяева, и эта пустота

рождала щемящую тоску. Тогда он пошел в "цех" и сразу - к

незаконченной композиции "Девичьи грезы". Изящная

безликая фигура молодой женщины с ромашкой в руке,

казалось, умоляла его быстрее "олицетворить" ее, вдохнуть в

эту застывшую классическую плоть душу, оживить ее. Когда ж

она придет - молодая, красивая, с лицом и взором, осененным

небесной мечтой? Она обещала, но вот же не спешит. Маша

обещала прийти посмотреть его работы, но согласится она

позировать, это еще вопрос. А он почему-то верил и был