Голубой бриллиант (Сборник)

убежден в положительном ответе. Он вспомнил ее чарующий

голос, неторопливую речь, вспомнил загадочный блеск ее глаз.

Он представил уже законченную композицию "Девичьи грезы",

увеличенную в пять раз, отлитую в бронзе и установленную у

113

городского пруда южного города (был такой заказ городских

властей), а также беломраморную музейную, небольшого

размера и подумал: "А может, завтра позвонить Маше,

напомнить, что глина сохнет?"

И с этой мыслью он удалился в спальню.

Глава шестая

ДЕВИЧЬИ ГРЕЗЫ

1

Очередной брифинг в Министерстве внутренних дел, как

и все другие, был посвящен борьбе с преступностью,

захлестнувшей мутным и кровавым потоком всю страну.

Журналистов, впрочем, как и все население, интересовал один

главный из главных вопросов: когда милиция наведет порядок,

в частности в Москве, и есть ли хоть какие надежды.

Атакованный со всех сторон вопросами журналистов

заместитель министра не сказал ничего утешительного, кроме

констатации: да, преступность растет, притом возросли тяжкие

преступления: грабежи, убийства, нанесение телесных

повреждений, изнасилование. На брифинге Маша Зорянкина

представляла свою в самом деле независимую газету,

отражавшую позиции центристов, с некоторым уклоном в

вопросы православия и духовности. Неожиданно для себя

среди журналистов она увидела знакомого - Виктора Панова, с

которым училась на факультете журналистики. Панов когда-то

даже пытался за ней ухаживать, уверял, что у него к ней

серьезные намерения, но получил совершенно категорическое

"нет", женился не студентке медицинского института и вскоре с

молодой женой уехал в Израиль по вызову ее родителей.

Появление Виктора Панова на брифинге вызвало у Маши

некоторое любопытство, и прежде всего вопрос: прессу какой

страны представляет этот до крайности посредственный

репортер? Скорее всего Тель-Авивской, так как совсем

недавно были установлены дипломатические отношения с

государством Израиль. Панов несколько раз поднимал руку,

чтобы задать вопрос, но микрофон перехватили более

шустрые. Наконец он получил слово и представился: "Эмиль

Панкинд - российское телевидение".

Маша была сражена: "Эмиль Панкинд?" Не может быть,

что за наваждение? Она хорошо знала Виктора Панова и не

могла ошибиться, тем более что были они совсем рядом. Это

114

превращение Саввы в Павла рождало изумление и острое

любопытство. Получив ответ на свой в общем-то не

существенный вопрос, Виктор Панов, довольный собой, с

видом победителя обвел взглядом коллег и тут глаза его

скрестились с недоуменными глазами Маши. Он совсем не

смутился, как ни в чем не бывало приветливо улыбнулся,

вежливо кивнул и после окончания брифинга оказался рядом с

Зорянкиной, опередив ее суетливым градом слов: "Рад тебя

видеть. А ты ничуть не изменилась, даже похорошела. Ты от

какой газеты или агентства?" Маша только успела назвать

свою газету, как он опять с той же стремительной

поспешностью: "Как семья? Ты не вышла замуж? Давай

зайдем в ресторан, поговорим. У меня есть "зелененькие". И

вообще нам надо давно пообщаться, я искренне рад встрече.

Для меня это так неожиданно и приятно".

"Для меня неожиданно вдвойне, - успела вставить Маша.

- Но я не знаю, как тебя сейчас называть?" - В голосе ее

звучала едкая ирония. Но его это не смутило. "Ах, вот ты о

чем. Да там, в Иерусалиме, пришлось поменять имя и

фамилию, но душу поменять оказалось невозможно, - он

беспечно заулыбался крупными зубами, - и я решил

возвратиться в родные пенаты. А во второй раз менять имя не

стал, тем более что теперь пятый параграф потерял всякий

смысл. Считай, что то был псевдоним", - и на свежем лице его

играла невинная располагающая и доверительная улыбка.

Виктор-Эмиль сообщил, что с женой развелся, так как она

отказалась возвращаться в Россию, и намекнул, что намерен

обзаводиться новой семьей и полушутя прибавил: "Так что

прими к сведению, поскольку мы оба теперь свободны от

брачных уз и можем вернуться к прошлому. Как?" "Не было у

нас прошлого и будущее не светит", - язвительно улыбнулась

Маша. "Почему?" - всерьез спросил он. "Да хотя бы потому, что

увезешь ты и меня в Израиль или во Францию, а потом

бросишь". "Ну, тебе это не грозит. А насчет Франции - идет.

Такая мысль во мне родилась давно. Главное, что есть

возможность ее осуществить. Я имею в виду материальную

базу. Соглашайся не раздумывая".

И все так на полусерьезе с веселой дружеской

улыбочкой. "А то знаешь, Маша, бросай свою паршивую

газетенку и переходи к нам на теле. Я сделаю тебе протекцию".

- Тон его покровительственный, а глаза, как и прежде,