Голубой дым

Татьяна Родионовна и Дина Демьяновна тоже, конечно, не смогли осудить его, хотя они, в отличие от Демьяна Николаевича, так и не приняли новую его жену, которую за глаза звали не иначе как Мадам, а в некоторых случаях жабоедкой. Они не смогли простить безмятежной, забывчивой радости помолодевшему Сергею Александровичу, усматривая в этом превращении какое-то страшное нарушение гармонии его жизни, словно бы он обернулся вдруг в старого и чудовищно неприятного юношу с седыми волосами и дряблой кожей...

Нет, они не жалели его. Им было жалко Марию Анатольевну, которая, слава богу, не видела постигшего их горя и скоротечного, мальчишеского счастья Сергея Александровича.

Татьяна Родионовна ходила на могилу, сметала упавшие с деревьев листья, посыпала желтым песком землю, ухаживала за цветами, негодуя и возмущаясь с болью в сердце, когда какой-то неуловимый новоиспеченный мародер, ужасный какой-то вурдалак, выкапывал из могилы свежие цветы и, видимо, продавал их, зарабатывая таким страшным способом на бутылку водки.

Она подолгу сидела над могилой и, если с ней был Демьян Николаевич, вспоминала вслух о Марусе и улыбалась в тихой радости. Но ни разу не было произнесено имя Сергея Александровича над могилой. Однажды только Демьян Николаевич, выйдя из глубокой и печальной задумчивости, со вздохом сказал:

«Чудак, ей-богу! Все равно никуда не деться и лежать ему вечно с Марусей. Хоть живи день за пять!»

28

Лес, уже тронутый тленом, был иссушен теплым августом, истоптан грибниками, которые, казалось, обошли уже каждую елочку и березу. Все мухоморы и валуи были порушены палками, трава измята. И только на полянах ярко лиловели осенние фригийские васильки, контрастируя с прожелтью берез, обступивших эти лиловые тихие запани среди истоптанного леса.

Мерклый лесной рассвет застал Дину Демьяновну на глиняной дороге, по которой когда-то грузовики вывозили с порубок лес. Она хорошо знала эту колеистую и уже затянутую травою дорогу, этот заживший шрам в живом лесу, знала, конечно, все лучшие грибные места в округе и хорошо ориентировалась, примечая поляны, деревья и даже знакомые малинники. Ей всегда казалось странным, что люди могут заблудиться в лесу. Она много раз выручала таких заблудших, встречавшихся ей в чащобе, и подробно объясняла путь к спасительной глиняной дороге, которая вела в сторону станции.

Но она давно уже не была в своем лесу, и теперь, когда солнечные лучи осветили стволы берез, она остановилась в священном восторге и шепотом сказала:

— Здравствуй, лес!

У нее мурашки прошли по телу, когда освещенные березы отозвались ей вдруг тихим шелестом отмирающих листьев. Лес еще был пустынен и тих, и ветерок, проскользнув по его вершинам, опал. Все обмерло, и только слышно было зимнее, тихое попискивание серой синички. Дина Демьяновна даже услышала шелушащийся звук, который издавала птица, цепляясь своими коготками за еловые ветки, фыркающий звук маленьких, прозрачных крыльев... И увидела ее самое.

— Здравствуй, — сказала она ей с улыбкой.

А гаечка приблизилась и, вертлявая в своей невесомости, любопытная, живо посмотрела на нее и откликнулась водянистым, вкрадчивым свисточком.

Пауки заткали все прогалы между деревьями. Паутина щекотала лицо, тихо потрескивала, разрываясь, и Дина Демьяновна с каким-то небывалым и не проявлявшимся еще никогда чувством причастности ко всему живому на свете, шепотом просила пауков простить ее, а где можно было, нагибалась или обходила стороной растянутые нити, освещенные утренним солнцем.

Она еще не помнила такого удивительного утра в лесу! Раньше она редко приходила в лес на рассвете: ей хватало и тех грибов, которые она успевала собрать после полудня, и обычно шла в лес, когда грибники уже возвращались с полными корзинами.

Теперь же приехала с ночным поездом и, отвязавшись от двух мужчин с корзинами, нырнула в темень леса, оставив их далеко позади. Они кричали ей: «Девушка, куда ж вы торопитесь! Только, чур, наши грибы не брать! Девушка!» Ее пугали эти ночные похохатывающие голоса, и она вздохнула с облегчением, когда все утихло и мужчины отстали, потеряли ее в темноте.

А леса она не боялась. Без тени страха могла бы заночевать в лесу и в полном одиночестве, случись в этом необходимость. Скорей наоборот — она чувствовала себя в лесу в полной безопасности. Так и в это утро, когда туманный воздух леса заголубел от солнечных лучей, когда вспыхнули все цветы на полянах, пронизанные боковым светом, и показался первый подосиновик, у которого ярко светилась белая ножка, Дина Демьяновна, ликуя, почувствовала свое освобождение, растворившись душою в этом зеленом и ярком мире, словно бы стала незаметной даже для самой себя.