Голубой Лабиринт (ЛП)

«Эм, эх, мистер Пендергаст» — это был торопливый, с придыханием, голос доктора Падена, музейного минеролога, — «Я изучил образец, который вы оставили мне вчера, с помощью дифракции рентгеновского излучения, светлопольной микроскопии, флюоресценции, поляризации, диаскопического и эпископического освещения, а также с помощью других тестов. Это определенно натуральная бирюза: твердость 6, показатель преломления 1,614 и удельный вес около 2,87, и, как я уже говорил, нет никаких признаков стабилизации или восстановления. Однако, я заметил некоторое, хм, любопытное явление. Размер вкраплений очень необычен. Я никогда не видел таких полупрозрачных, паутинной формы вкраплений. И цвет.. Этот камень не происходит ни из одной из известных шахт, и нет никаких сведений о его химическом составе в базах данных.. короче, я, хм, полагаю, что это редкий экземпляр из маленькой шахты, которую будет сложно определить, и времени потребуется больше, чем я ожидал, может намного больше времени, так что я надеюсь, что вы подождете и не будете просить вернуть камень, пока я...»

Пендергаст не стал слушать оставшуюся часть сообщения. Одним движением пальца он удалил его и повесил трубку. Только тогда он сел за стол, поставил локти на полированную поверхность, оперся подбородком на сцепленные пальцы и уставился в одну точку, не видя ничего.

***

Констанс Грин сидела в музыкальной комнате особняка на Риверсайд-драйв, тихо играя на клавесине. Это был великолепный инструмент, созданный знаменитым Андреасом Ракерсом II в Антверпене в начале 1650-х годов. Кромка великолепного твердого дерева была в позолоте, а на внутренней сторонке крышки инструмента были изображены пасторальные рисунки прыгающих на зеленой поляне нимф и сатиров.

Пендергаст не был поклонником музыки. Но, так как вкус Констанс по большому счету ограничивался барокко и ранним классическим временем – она была превосходной клавесинисткой, и Пендергаст получил удовольствие, приобретя для нее лучший инструмент того времени. Остальная комната была меблирована просто и со вкусом. Два старых кожаных кресла стояли перед персидским ковром, а с двух сторон располагались две лампы Тиффани. В одной из стен находился встроенный книжный шкаф, заполненный оригинальными изданиями нот композиторов семнадцатого и восемнадцатого веков. Противоположную стену занимали полдюжины выцветших рукописных партитур, написанных от руки Телеманом, Скарлатти, Генделем и другими композиторами.

Нередко Пендергаст, как призрак, проскальзывал в комнату и садился в одно из кресел, наблюдая за игрой Констанс. Но в этот раз Констанс увидела его стоящим в дверном проеме. Она подняла бровь, как бы спрашивая, прекратить ли играть, но он просто покачал головой. Она продолжала играть Прелюдию № 2 в до-диез миноре из сборника Баха «Хорошо темперированный клавир». Пока она играла без особых усилий короткий отрывок, очень быстрый и сложный, с пассажами остинато, Пендергаст стал занимать свое привычное место в кресле, а вместо этого беспокойно бродил по комнате, взяв сборник нот из шкафа и лениво перелистывая его. Только когда она закончила играть, он сел в одно из кожаных кресел.

— Ты красиво играешь этот отрывок, Констанс, — сказал он.

— Девяносто лет практики хватило, чтобы улучшить технику, — ответила она с тенью улыбки. — Есть новости о Прокторе?

— Он выкарабкается. Он больше не в реанимации. Но ему придется провести несколько недель в больнице, а затем месяц или два в реабилитации.

В комнате воцарилось недолгое молчание. Затем Констанс поднялась из-за клавесина и села в кресло напротив.

– Ты встревожен, – сказала она.

Пендергаст ответил не сразу.

— Естественно, это из-за Альбана. Ты ничего не говорил с... с того вечера. Как ты справляешься?

Пендергаст все еще молчал, продолжая задумчиво перелистывать ноты. Констанс тоже молчала. Но она знала лучше всех, что Пендергаст очень не любит обсуждать свои чувства. Но она также инстинктивно чувствовала, что он пришел к ней за советом. Так что она ждала.

Наконец, Пендергаст закрыл книгу.

— У меня такие чувства, которые ни один отец не хотел бы испытывать. Нет, это не горе. Сожаление – возможно. Но также я чувствую облегчение – облегчение от того, что мир избавился от Альбана и его болезни.

— Я понимаю. Но… он был твоим сыном.

Внезапно Пендергаст отложил том в сторону и встал с кресла, шагая вперед и назад по ковру.

— И все же, самое сильное чувство, которое я испытываю – это недоумение. Как они сделали это? Как они захватили и убили его? Альбан был, если уж на то пошло, гением по выживанию. И с его особым даром… должно быть, это стоило огромных усилий, расходов и планов, чтобы добраться до него. Я никогда еще не видел так хорошо спланированного преступления, и чтобы остались только те улики, которые должны были остаться. И самое загадочное – почему? Что они хотели сказать мне?

— Признаюсь, я также озадачена, как и ты, – Констанс помолчала. – Ты обнаружил что-нибудь?