Голубой лабиринт

Сам Пендергаст мало увлекался музыкой. Но — так как собственный вкус Констанс был, по большей части, ограничен барокко и периодами раннего классицизма — она была превосходным клавесинистом, а Пендергаст с удовольствием приобрел для нее самый подходящий инструмент. За исключением немного вычурного клавесина, комната была меблирована просто и со вкусом. Здесь наличествовало два старых кожаных кресла, у подножия которых простирался персидский ковер, а с двух сторон от них располагались две дампы от Тиффани. В одну из стен был встроен книжный шкаф, заполненный оригинальными изданиями нотных сборников композиторов XVII и XVIII веков. Противоположную стену занимали более полудюжины выцветших рукописных партитур, написанных от руки Талеманом[44], Скарлатти[45], Генделем[46] и другими.

Нередко Пендергаст проскальзывал в комнату, как беззвучный призрак, и садился в одно из кресел, пока Констанс играла. На этот раз Констанс подняла взгляд и заметила, что он стоит в дверях. Она выгнула бровь, словно спрашивая, следует ли ей прекратить играть, но он покачал головой. Она продолжила прелюдию №2 До-диез Минор из сборника Баха «Хорошо Темперированный Клавир»[47]. Пока она двигалась по указаниям партитуры через небольшой отрывок произведения — беззаботно быстрый и плотный, с проходами из остинато[48] — Пендергаст не спешил расположиться на своем привычном месте, а вместо этого беспокойно бродил по комнате. В конце концов, он наугад вытащил книгу с нотами из книжного шкафа и принялся бесцельно листать ее. Лишь когда музыка смолкла, он проследовал к одному из кожаных кресел и сел.

— Ты прекрасно играешь эту партию, Констанс, — похвалил он.

— Девяностолетняя практика склонна улучшать технику, — ответила она с тенью улыбки на губах. — Есть вести о Прокторе?

— Он идет на поправку. Его перевели из реанимации, но ему придется провести в больнице несколько недель, а затем наступит период реабилитации, который может занять месяц или два.

В комнате повисло недолгое молчание. Затем Констанс поднялась из-за клавесина и устроилась в кресле напротив него.

— Ты выглядишь встревоженным, — заметила она.

Пендергаст не спешил с ответом.

— Естественно, это из-за Альбана. Ты так ничего и не сказал об этом с... с того самого вечера. Как ты?

Пендергаст все еще хранил молчание, продолжая бесцельно листать взятую с полки партитуру. Констанс тоже молчала. Она лучше других знала, насколько Пендергаст не любит обсуждать свои чувства. Но она также инстинктивно поняла, что он пришел сюда, чтобы спросить ее совета. И поэтому она ждала.

Наконец, Пендергаст закрыл партитуру.

— Чувства, которые я испытываю, не пожелал бы ни один отец. Я не скорблю. Сожалею — возможно. Но, тем не менее, я чувствую и облегчение: облегчение от того, что мир теперь защищен от Альбана и его болезненной жестокости.

— Это вполне понятно. Но... он был твоим сыном.

Внезапно Пендергаст отбросил партитуру прочь, поднялся и принялся прохаживаться по ковру из стороны в сторону.

— И все же самое сильное из моих чувств — замешательство. Как они это сделали? Как смогли поймать его и убить? Альбан по-настоящему умел выживать. Учитывая его неординарные способности... потребовались огромные усилия, расходы и планы, чтобы схватить его. Я никогда не видел столь хорошо исполненного преступления. Остались лишь те улики, которые должны были остаться, не более того. И, знаешь, что по-настоящему приводит в замешательство? Вопрос: какое сообщение они хотели передать мне?

— Признаю, что я столь же озадачена, сколь и ты, — Констанс помедлила. — Уже есть какие-либо результаты по твоим запросам?

— Единственная реальная улика — кусок бирюзы, который обнаружили в желудке Альбана — не поддается идентификации. Я получил сообщение от доктора Падена, минералога из Музея Естественной Истории. Он не уверен в успехе этого мероприятия.

Констанс наблюдала за агентом ФБР, пока тот продолжал мерить шагами комнату.

— Не тяготи себя этими мыслями, — тихо произнесла она.

Он повернулся и пренебрежительно махнул рукой.

— Тебе следует заняться новым делом. Уверена, множество нераскрытых убийств ожидают твоего вмешательства.

— Увы, нет недостатка в убийствах, нисколько не достойных особенных умственных усилий. С чего бы мне беспокоить себя ими?

Констанс продолжила наблюдать за ним.

— Считай это отвлечением. Иногда я наслаждаюсь тем, что играю легкие пьесы, ничуть не меньше, чем более сложными партиями. Это очищает разум.

Пендергаст повернулся к ней.

— К чему тратить свое время на какую-то мелочь, когда великая тайна смерти Альбана буквально маячит прямо передо мной? Некто с редкой способностью стремится привлечь меня к какой-то хитросплетенной игре его собственной постановки. Я не знаю своего оппонента, не знаю названия его игры и даже правил...

— Именно поэтому тебе следует погрузиться в нечто совершенно иное, — сказала Констанс. — Ожидая нового витка развития событий, возьмись за небольшие загадки, за простые дела. Иначе... ты можешь потерять равновесие.