Голубой Марс

И он летел над необъятным Кандором, выискивая на поверхности свое отражение. Изломанные, слойчатые, рубцеватые стены каньона казались удивительными естественными зеркалами, и действительно – он отчетливо видел, каким крошечным был, меньше, чем комар в кафедральном соборе. Летая и изучая каждый «палимпсест», он ощутил в себе два сильных импульса, четких и взаимоисключающих друг друга, но при этом полностью распустившихся, – как зеленое и белое. С одной стороны, он хотел остаться странником, летать, ходить и плавать по миру, быть вечным кочевником, непрерывно скитаясь до тех пор, пока не узнает Марс лучше, чем кто-либо другой. О да, это была знакомая эйфория. С другой – она действительно хорошо ему знакома, потому что он занимался этим всю жизнь. Это была бы та же жизнь, как раньше, только без содержания. И он уже знал одиночество такой жизни, потерю корней, чувство отрешенности, словно он смотрит на всех из телескопа, повернутого не той стороной. Придя отовсюду, он пришел из ниоткуда. У него не было дома. Но сейчас он желал иметь его – так же, как свободу, а то и сильнее. Дом. Он хотел зажить полноценной человеческой жизнью, выбрать себе для этого место, полностью его узнать, пережить там все времена года, самому выращивать еду, построить нужные ему здания, стать частью круга друзей.

Он хотел и того, и другого, сильно и одновременно слабо, и колебался между этими желаниями, расстраивающими его чувства, лишающими сна и покоя. Он не находил способа их совместить. Они взаимоисключали друг друга. И никто из тех, с кем он общался, не давал никаких полезных советов, как разрешить эту проблему. Койот сомневался по поводу обретения корней – но ведь он сам был кочевником и не мог ничего об этом знать. Арт считал, что странническая жизнь невозможна, впрочем, он был слишком привязан к своим местам.

Непривычный к политике, Ниргал был обучен создавать мезокосм, но это слабо помогало в его нынешних размышлениях. На больших высотах люди всегда будут жить под куполами, и создание мезокосма всегда будет востребованным – но здесь всё больше от науки, чем от искусства, и с растущим опытом решения проблем этот процесс становился все более обыденным. К тому же он не стремился жить под куполом, когда можно было свободно ходить по земле.

Нет. Он хотел жить под открытым небом. Изучать землю, растения, животных, погоду и все остальное… Он действительно хотел этого – и довольно часто.

Но он начинал чувствовать, что каньон Кандор не подходил для той жизни, о которой он думал. Из-за этих обширных видов его было трудно рассматривать как дом – он казался слишком масштабным, нечеловеческим. Дно каньона пребывало в беспорядке, и каждую весну потоки, несущие талую воду, выступали из своих берегов, прорывали новые каналы, стопорились под огромными завалами. И все это завораживало. Но не было домом. Местные привыкли жить на Сияющей горе, проводя дни внизу, на дне каньона. Гора же была для них настоящим домом. И это – хороший уклад. Но гора – остров посреди неба, точка притяжения для туристов, место отдыха для пилотов, место ночных гуляний и дорогих гостиниц для молодых и влюбленных… и это хорошо, даже прекрасно. Но она была забита людьми и постоянно страдала от наплыва гостей и новых жителей, очарованных величественными видами, а также теми, кто прибывал сюда, как Ниргал, заглядывая в смутные дни своих жизней. Старые жители лишь беспомощно смотрели на это и тосковали по старым денькам, когда мир был новым и свободным от людей.

Нет, не о таком доме он думал. Хотя ему и нравилось, как рассвет заливал рифленые западные стены Кандора всеми оттенками марсианского спектра, а небо то принимало цвет индиго или мальвы, то вспыхивало земной лазурью… Это было красивое место, настолько, что иногда, во время полетов, он думал, что оно стоит того, чтобы остаться здесь, на Сияющей горе, постараться его сохранить, каждый день устремляться вниз, чтобы изучать неровное дно каньона, и возвращаться назад к ужину. Может быть, он все-таки сумеет почувствовать себя здесь как дома? И если ему нужна была дикая природа, может быть, существовали места менее живописные, но более удаленные и как следствие более дикие?

Он летал туда и обратно, снова и снова. А однажды, пролетая над серией прозрачных пенящихся водопадов и речных порогов в ущелье Кандора, он вспомнил, что здесь бывал и Джон Бун, проезжавший на одиночном марсоходе вскоре после того, как было построено Трансмаринерское шоссе. Что бы этот мастер двусмысленности сказал об этом удивительном регионе?