Голубой цветок

Всей гурьбою сразу нельзя было, конечно, нагрянуть к фрау Винклер. Фрайхерр пойдет первым, прочие потом.

— А я разве не с тобою, Генрих? — собрав последние остатки мужества, спросила фрайфрау.

Нет, они с Фрицем идут. Тотчас же. Остальные вошли в «Розу» и поднялись по лестнице в прекрасную фасадную комнату, глядевшую на площадь.

— Идут, — Карл приподнял край белой полотняной шторы. — И когда это мы видывали, чтобы они вот так вышагивали рядом?

Едва Фриц с отцом исчезли из виду, группа арестантов в кандалах явилась — мести площадь. Стоило зазеваться страже, они, отставя метлы, тянули руки за подаянием. Сидония им бросила свой кошелек.

— Теперь они горло друг дружке перережут, — сказал Карл.

— Нет, у них, конечно, есть свои правила дележки, — возразил Эразм.

— И младшему, конечно, всех меньше достается, — вставил Бернард.

— Кофий, кофий для досточтимых дам и господ! — взывал хозяин, сопроводивший их наверх. Служитель в полосатом фартуке справился, не угодно ли им вина.

— Рановато, — ответил ему Эразм.

— Вы бы легли, — сказала матери Сидония. — С виду кушетки неудобные, но все равно, вы бы легли.

Фрайфрау улеглась.

— Бедный Фриц, бедная больная Софхен. Хоть на Ангела на нашего порадуется. — Она подала Бернарду знак подойти, присесть с ней рядом. В комнате становилось жарко. Не шелохнувшись висели широкие шторы.

А вскорости подоспел Дитмалер, профессор Штарк отрядил его — взглянуть, не может ли он быть чем-нибудь полезен. Он мешкал на пороге, он переводил взгляд с одного лица на другое в затененной комнате. В «Розу» он вошел, наверх поднялся — без доклада. Но все увлеклись разговором, никто на него и не глянул, и Дитмалер неосторожно вверился белокурому отроку, который стоял с ним рядом, изучая устройство кофейника.

— Вы Бернард, не так ли? Я друг вашего брата Фридриха, я приезжал к вам в Вайсенфельс. Не знаю, помнит ли меня ваша сестра Сидония…

— Да едва ли она вас помнит, — сказал Бернард. — Зато я помню.

Сидония, вполуха слушавшая разговор, подошла, улыбаясь. Конечно, она все помнит… день стирки, радость от его приезда… и он, разумеется…

— Разумеется, — сказал Бернард.

— Теперь я имею честь быть младшим помощником профессора Штарка, — заторопился Дитмалер. — Ваш брат, вы, верно, слышали, меня упоминает в письмах в связи с лечением его нареченной. — И — вынул визитную карточку.

Тут уж она вспомнит его имя, тут уж как не вспомнить. Но те секунды, когда она не могла вспомнить, утвердили Дитмалера в том, что он знал давно: он — ничто. Что имеет для нас значение, то можем мы назвать. Иди на дно, тони, он говорил своей надежде со странным облегченьем, тони, как мертвое брошенное в воду тело. Меня отвергли не потому, что я не нужен, даже не потому, что я смешон, а просто я — ничто.

— Дитмалер! — крикнул Эразм. Тут только Сидония вспомнила, на миг прикрыла лицо руками. — Дитмалер, слава Богу, вы здесь, вы нам обо всем в точности расскажете. При такой недолгой практике вы еще не научились лгать.

— Не очень ты любезен, — заметил Карл.

— Больную все еще лихорадит, — сказал Дитмалер. — О долгих посещениях нет и речи, ну, с полчаса, не более того. Из-за кашля, к сожалению, никак не затянутся надрезы. Лопаются швы. Профессор теперь считает, что, буде он получит разрешение на следующую операцию, мы можем надеяться на немедленное и полное исцеление.

— А вы сами как считаете? — спросил Эразм.

— Я не подвергаю сомнению прогнозов профессора.

Засим Дитмалер извинился. Ему приходится, он объяснил, думать и о других своих обязанностях.

— Да, идите-идите! — вздохнула Сидония. — Вы уж простите нас, но мы тревожимся. Нам как-то все не верится, что, кроме Софхен, у вас есть еще пациенты. В несчастье совсем не помнишь о других.

— Вот то же мне говорил и брат ваш.

— Значит, выказал более здравого смысла, чем обыкновенно.

Она старалась что-то искупить, замять, хотя сама не знала что. И он ушел, а они, не зная, чем бы еще заняться, глядели в окно, покуда и он тоже переходил брусчатой мостовой на теневую сторону.

Фрайфрау вздрагивала во сне. Опять хозяин справился, не послать ли за одной-другой бутылочкой вина.

— Пожалуй, если это вам доставит удовольствие, — согласился Карл.

— Прикажете местного подать, герр лейтенант?

— Боже упаси, мозельское несите.

Как только явился и ушел служитель, Эразма прорвало:

— Отец вот-вот вернется, ему дано только полчаса. Скверно мы распорядились. Что выйдет из его визита? Сами знаете, какое бы согласие и разрешение он там ни давал, все равно он этот брак считает несуразным…

— Он и есть несуразный, — вставил Бернард. — И нам бы следовало понимать всю его прелесть.

— А тебе и вовсе незачем было сюда приезжать, домашний ангел, — сердито сказал Эразм.

— Как, впрочем, и тебе, — последовал ответ.

Эразм повернулся к Карлу и продолжал: