Голубые дороги

Роднев медлил. Секунда, вторая, третья… Рука потянулась к тумблерам. Летчик начал запуск двигателя. Глаза впились в прибор. Застывшая стрелка вдруг шелохнулась и поползла вверх. Родневу хотелось кричать «ура», но он сдержался. В эфире прозвучало обычное:

 — Я — двадцать седьмой! Прошу посадку!

Колеса чиркнули о бетонку, воздух над аэродромом наполнился могучим гулом. Владимир Роднев соскочил на землю, потянул ноздрями легкий ветерок. «Воздух пахнет на высоте», — вспомнились ему слова.

Полеты шли своим чередом.

…С СКП Валерий Быковский пошел к дежурному домику, с которым у него тоже было связано много теплых воспоминаний. Оттуда, по узенькой стежке через кустарник, — к стоянкам самолетов. И там… Там среди других стоял его самолет…

Все было как прежде, как в те давние годы. Быковского встретил авиационный техник Анатолий Ульяненко, который когда‑то служил в его экипаже.

 — Товарищ командир, самолет к полету готов, — доложил Ульяненко.

Это был тщательно и любовно подготовленный сюрприз, Валерий обнял техника. Потом осмотрел самолет, забрался в кабину и долго сидел в ней, ласково водя рукой по холодному металлу. Все вспоминал.

Самолет! К нему летчик привыкает, привязывается душой, мыслями. Ему он доверяется в полете. Доверяет свою жизнь.

Когда 14 июня 1963 года радио принесло весть: в космосе Валерий Быковский, командир полка в эти минуты был в полете, на той самой машине, в которой сейчас сидел космонавт. Рыбалко послал телеграмму: «Валерий! Вместе с тобой на больших высотах! Поздравляем, радуемся, гордимся! Приземлиться тебе у «Т»!

Твои однополчане. Подполковник Рыбалко».

Космонавт получил поздравление однополчан. И среди вороха сообщений, которые он слал на землю — обязательных и непредвиденных, срочных и научных, — была телеграмма однополчанам, короткая, вполне в характере Быковского:

«Спасибо, друзья! Всегда ваш Валерий».

…Вечереет. Фосфоресцирующе поблескивает снег. Вспыхивают огни в окнах: желтые, оранжевые, сиреневые, зеленые. От них к нашим ногам пролегают цветные дорожки.

Последний вечер в родном полку.

Быковский уже поездил по свету, многое повидал. Побывал в Индии, Индонезии, Бирме, Непале, на Цейлоне, в Болгарии, Польше. И о каждой стране он рассказывал интересные факты.

…И вот остается всего несколько часов — и Быковский улетит из родного полка. Когда еще представится случай побывать здесь снова… Невольно в сердце закрадывалась грусть. Хотелось сказать что‑то особенное, душевное…

 — Когда‑то, очень давно, — тихо сказал он, — командир подарил мне свои бутсы. Я долго играл в них в футбол. Я и сейчас храню их. Я прошу Василия Игнатьевича принять от меня подарок — бутсы. Они тоже желтые, того же размера, что и те. Большое спасибо, Василий Игнатьевич, за все!

Полковник Воронович встает, подходит к Валерию. По мере того, как говорил космонавт, лицо Василия Игнатьевича преображалось. Заморгали глаза, заходили желваки, переломались губы. Какое сердце не дрогнет в такую минуту? А может быть, он думал о том, как все связано, как иногда незначительный факт приобретает большое значение. В воспитании нет мелочей. В словах и действиях командира все должно быть значительным.

Вспоминал ли командир полка о том, что он когда‑то подарил летчику бутсы? Может быть, только иногда, случайно. Но о них постоянно думал летчик. Даже став космонавтом!

Лейтенанты… В жизни каждого из нас были лейтенанты, которых мы любили и которых избрали себе в пример.

Помню, как учился в спецшколе ВВС. Это было в послевоенные годы. Расквартированы мы были в Свердловске. Летом после окончания учебного года уезжали в лагерь.

Далеко от города, в глухом сосновом бору, стояли наши деревянные домики. Мы изучали историю военного искусства, боевую технику, купались, загорали, совершали походы, дежурили на пожарных вышках. Мы использовали всякую возможность, чтобы лучше узнать этот таежНый край. Но далеко нас не пускали, а все, что было в радиусе пяти–шести километров, мы уже успели обследовать.

Но вот однажды жители села Монетки пригласили нас на праздник. Хотя мы знали, что поедут не все, радости не было предела.

Командование разрешило выехать самодеятельности и духовому оркестру. Старшим был назначен лейтенант, прибывший к нам из истребительной авиации.

Легко сказать: выехать. А на чем? Машин у нас не было. В два часа дня, растянувшись длинной цепочкой, мы двинулись в тайгу. Двадцать шесть километров! Начало концерта в. двадцать ноль–ноль.

Стоял знойный июль. Солнце пекло нещадно. Нам приходилось то спускаться в дышащие прохладой овраги, то подниматься вверх, с трудом карабкаясь по судорожно вцепившимся в каменистую почву корням хвойных великанов. Не стало слышно веселых песен. Послышались колючие, раздраженные реплики. Но лейтенант шел впереди, не зная усталости, только очень часто уточнял направление по компасу.

В десятом часу вечера мы пришли в село. И сразу же начался концерт.