Голубые мустанги

- Все учителя, советские патриоты. Особенно возмущен инвалид войны учитель Кучкаров, который требует выгнать вашего сына из школы! Мы его выгоним и отправим в колонию, а младшего сына отправим в приют! - распалялся полковник перед женщиной, лишившейся накануне мужа.

- В вашей власти делать все, что вам захочется, - так же тихо ответила мама, но вдруг не выдержала и, захлебнувшись рыданиями, выбежала из кабинета. Полковник не стал ее задерживать, а только прокричал во след:

- Прикажите вашему сыну придержать язык и поменьше болтать! - оказывается, в его цели не входило арестовывать членов семьи врага народа, а только надо было припугнуть.

Камилл и тогда, и в последующие годы всегда гордился своей мамой, которая даже не рассказала ему об угрозах чекиста, а только сказала, что папа его самый чистый и справедливый человек, а те, кто скажут о нем плохое, не заслуживают того, чтобы с ними разговаривать.

- Сейчас разные люди будут говорить о папе разные гадости. Это люди не достойные нашего внимания.

На самом деле никто кроме этого Кучкарова не проявлял к Камиллу демонстративной неприязни. Были люди, соблюдавшие осторожность в общении с семьей репрессированного, но эти люди, не заслуживающие порицания, просто робкие люди. Такие на улице, проходя мимо мамы не останавливаясь, тихо спрашивали:

- Есть вести от мужа?

- Нет! - так же кратко отвечала мама.

Что касается узбеков, которые жили по соседству или с которыми по работе общалась мама, то они подходили к маме и успокаивали:

- Хафа болманг, Домулла кайтыб келади. (Не расстраивайтесь, Домулла вернется).

Все соседи, в том числе и убежавшие от раскулачивания из пензенских краев русские Зобнины, приходили в последующие после ареста отца дни к маме и вели успокаивающие разговоры.

В подробностях Камиллу запомнился день ареста отца.

Четвертого октября на базаре он увидел двух офицеров, капитана и лейтенанта, которые веселились, играя в "чье яйцо окажется крепче" - один зажимает яйцо в руке, так, что только макушка его остается снаружи, другой же бьет по этой макушке острым концом своего яйца. На прилавке перед офицерами уже лежало не меньше дюжины разбитых яиц, и Камилл еще подумал, что денег, видно, у офицеров много... Других мыслей у него не появилось.

Часу в шестом он увидел, как вдоль ряда домов, в конце которого находился наш домик, идут те два офицера, между ними его папа, а позади председатель сельсовета, хорошая знакомая их семьи. Соседи, которые в этот теплый вечер занимались делами или просто отдыхали перед своим жилищем, потрясенно смотрели на отца, спокойно шествующего между двумя чекистами. Семенившая за ними председатель сельсовета была бледна, старалась не глядеть по сторонам, как бы боясь, что ее сочтут причастной к насилию, творимому над всеми уважаемым Домуллой. В том, что отца арестовали не ночью, не тишком на работе, а прилюдно, в тот час дня, когда максимальное число жителей районного центра могли видеть этот акт, была какая-то чекистская задумка. Наверное, хотели показать людям, что, мол, все под органами безопасности ходите...

После небрежно проведенного обыска в доме (просмотрели только бумаги и книжки, включая школьные учебники, только на одной из полок) отца увели, сказав, что можно принести ему еду. Отец сперва поцеловал маму, которая в голос заплакала, на что гебист, как обычно, сказал, что не надо волноваться, что через несколько дней "ваш муж будет дома" - это они говорят во избежание женских истерик. Потом папа попрощался с Камиллом:

- Айды, оглум, анайга ве кардашынга мукайт бол. (Ну, сынок, заботься о маме и братишке).

Камилл обнял папу и не мог разжать свои объятия. Такое родное отцовское тело, его неровное дыхание, - он уже был однажды лишен этого на многие годы, он уже ходил плакать к взорванным симферопольским подвалам ГПУ... Сейчас он думал, что последний раз ощущает отцовское тепло, у него были дурные предчувствия, которые оказались, к счастью, ложными.

Энкаведешники стали с издевкой торопить.

- Ну, все, кончайте этот спектакль! Выходите!

Папа взял на руки своего малыша, трехлетнего сынишку, прижал к себе и поцеловав отдал его маме.

Когда осиротевшая семья стояла у дома и смотрела вослед уводимому отцу, малыш вдруг заплакал. Мама зажала ему ладонью рот и затащила в дом, чтобы папа не слышал плача своего маленького ребеночка, который был испуган странным уходом отца...