Голубые пески

- Есть. Митрий Савицких. Я ему говорю: "Митьша, неужто и ты резать в Варфаламеевску ночь пойдешь?" "Обязательно, - грит, - дяденька. Потому я большавик, а у нас - дисциплина. Резать скажут, - пойду и зарежу". Я ему: "И меня зарежешь?" А он мне: "Раз, грит, будет такое приказанье придется, ты не сердись". Ах, сволочь, говорю, ты, и не хочу я тебя больше знать. Хотел плюнуть ему в шары-то, да так и ушел. Свяжись.

- Вот язва! Митьша-то, голоштанник.

- Я туды иду - думаю, народ может не строится, так по теперешним временам приторговать хочет. Ситцу, мол, им нельзя закомисить?.. Лешего там, а не ситцу... Какое. Делить все хочут, сообща, грит, жить будем.

- И баб, будто?..

- А ты рада?

Несколько раз вскакивал и садился. Тер скулистые пермские щеки. Голова отстрижена наголо, розоватая.

- Тоисть как так делить, стерва ты этакая? Ты это строил? На-а!.. Вот тебе семнадцать планов, строй церкви. Ржет, сука!..

- Штоб те язвило, кикиморы!

Однако, съезду не поверил, - попросил у Запуса программу большевиков. Раскрыл красную книжку, долго читал и, прикрыв ее шляпой, ушел на постройки.

- Все планы понимаю, весь уезд церквями застроил, а тут никак не пойму - пошто мое добро отымать будут?

А над книжкой встретились Олимпиада и Фиоза Семеновна. Густоволосое, пахучее и жаркое тело Фиозы Семеновны и под бровью - волчий глаз, серый. И рука из кружевного рукава - пышет, сожжет, покоробит книжку.

Как степные увалы - смуглы и неясны груди Олимпиады. Пахнет от нея смуглые киргизские запахи: аула, кошем, дыма.

- Пусти, - сказала Фиоза Семеновна, - пусти: мужу скажу. Убьет.

Зуб вышел Олимпиады - частый, желтоватый. Вздрагивая зубом, резко выкрикнула:

- Артюшка? Этому... Говори.

Рванула книжечку, ускочила, хлопнув дверью.

Между тем, Кирилл Михеич с построек пошел было к генеральше Саженовой, но раздумал и очутился на берегу.

У Иртыша здесь яры. На сажени вверх ползут от реки. А воды голубые, зеленые и синие - легкие и веселые. В водах как огромные рыбины сутулки плотов, потные и смолистые.

С плотов ребятишки ныряют. Как всегда, пором скрипит, а река под поромом неохватной ширины, неохватной силы - синяя степная жила.

У пристани на канатах - "Андрей Первозванный" пароходной компании М. Плотников и С-ья.

Какая компания овенчалась с тобой, синеголовым?

Весело.

- Гуляете? - спросил протоиерей Смирнов, подходя.

- Плотов с известкой из Долона жду. Должны завтра, крайне, притти.

Седым, старым глазом посмотрел протоиерей по Иртышу. Рясу чесучевую теплый и голубой ветер треплет - ноги у протоиерея жидкие - как стоит только.

- Не придут.

- Отчего так?

- Ибо, слышал, на съезде пребывать изволили?

- Был.

- И все слышали? А слышали - изречено, - протоиерей повел пальцем перед бровью Кирилла Михеича: - "власть рабочих и крестьян". Значит сие, голубушка, плоты-то твои не придут совсем. Без сомненья.

- Не придут? Плоты мои? Три сплава пропадут?

- Потому, будут здесь войны и смертоубийства. Дабы ограбить нас, разбойники-то на все... Я боюсь, в собор бы не залезли. Ты там за Запусом-то, сын, следи... Чуть что... А я к тебе завтра, киргиза-малайку пришлю - за ним иди непрекословно. Пароход-то, а? Угояли?

- Чего стоит? Дали бы мне за известкой лучше съездить, - сказал Кирилл Михеич. - Известка в цене. Стоит...

Протоиерей уходил, чуть колыхая прямой спиной - желтый вихрь пыли. А тень позади редкая, смешная - как от рогожи.

Выше, по реке, тальники - по лугам, сереброголовые утки. Рябина земная рана. Вгрызся Иртыш в пески, замер. Ветер разбежится, падет, рябь пойдет, да в камышах утячий задумчивый кряк.

Желтых земель - синяя жила! Какая любовь напрягла тебя, какая тоска очернила?

--------------

Собака и та газету тащит. Колбаса в газету была завернута. Раньше же колбасу завертывали в тюремные и акцизные ведомости. По случаю амнистий арестантов в тюрьме не существует, самогон же продается без акцизу - самосудным боем бьет за самогон солдатская милиция.

На углах по три, по пять человек - митинги. Воевать или не воевать? Гнать из города Запуса или не гнать?

А Кирилл Михеич знает про это? Каждый спрашивает: известно почему. Покамест до постройки шел, сколько раз вызывали на разговоры.

Хочет Кирилл Михеич жить своей прежней жизнью.

Господи! Ведь тридцать семь лет и четыре месяца! А тут говорят прожил ты годики эти и месяцы неправильно - вор ты, негодяй и жулик. Господи!

Не смотрел раньше на Господа-Бога. Как его зовут чуть не забыл. Ага! Иисус Христос, Бог-Саваоф и дух святой в виде голубыне.

Со свадьбы, кажись, и в церкви не был. Нет, на освящениях церковных бывал - опять-таки не помнит, чему молились. Пьяный был и бабой расслаблен. С бабой грешил и в пост и не в пост.

Жаром пышут деревянные заплоты. Курица у заплота дремлет, клюв раскрыла. На плахах лесов смола выступила. И земля смолой пахнет - томительно и священно.

Обошел постройку, выругать никого нельзя. И глупые ж люди - сами для себя строить не хотят. Ну, как к ним теперь, с которого конца? Еще в зубы получишь.