Голубые пески

Нехорошо в подштанниках разговаривать. Уважения мало, видишь пальнуть хотел. А уйти неудобно, скажет - бежал. Сидит на грудке кирпича у прохода, весь в синей тени, папироска да сабля - серебро видно. Надо поговорить:

- Киргиз интересуется: каких чеканок сабля будет?

Голосок веселый, смешной. Не то врет, не то правду:

- Сабля не моя. Генерала Саженова слышали?

Дрогнул икрами, присел тоже на кирпичики. Кирпич шершавый и теплый:

- Слы-ы-шал...

- Его сабля. Солдаты в реку сбросили, а саблю мне подарили.

Махнул папироской:

- Они тут, рядом... В этом доме Саженовы. Знают. Тут, ведь?

- Ту-ут... - ответил Кирилл Михеич.

Запус проговорил радушно:

- Пускай живут. Два офицера и Варвара, дочь. Знаю.

Помолчали. Пыхала папироска и потухла. Запус, зевая, спросил:

- Не спится?

- Голова болит, - соврал Кирилл Михеич.

Спросил:

- Долго думаете тут быть?

- Надоел?

- Да, нет, а так - политикой интересуюсь.

- Долго. Съезд будет.

- Будет-таки?.. ишь!..

Скребает осколки кирпича саблей. Осколки звенят как стекло. Небо синего стекла и звон в нем, в звездах, тонкий и жалобный - "12". Двенадцать звонов. Чего ему не спится. Зевнул.

- Будет. Рабочих, солдатских, казачьих, крестьянских и киргизских депутатов. Как вас зовут-то?

- Кирилл Михеич.

- А меня Василий Антоныч. Васька Запус... Власть в свои руки возьмет, а отсюда может власть-то Советов в Китай, в Монголию... Здесь недалеко. Туркестан. Бухара, Маньчжурия.

Кирилл Михеич вздохнул покорно:

- Земель много.

Запус свистнул, стукнул каблуками и выкрикнул:

- Много!..

А Кирилл Михеич спросил осторожно:

- Ну, а насчет резни... Будет? Окромя, значит, Туркестана и Китая - в прочих племенах... Болтают.

Запус, звеня между кирпичей, фиолетовый и востренький, колотил кулаком в стены, царапал где-то щепкой.

- Здесь, старик, - Монголия. Наша!.. Туда, Михей Кириллыч, Китай пятьсот миллионов. Ничего не боятся. На смерть плевать. Для детей жизнь ценят. Пятьсот миллио-нов!.. Дядя, а Туркестан - а, о!.. Все наша!.. Красная Азия! Ветер!

Он захохотал и, сгорбившись, побежал к сеням:

- Спать хочу!.. Хо-роо-шо, дьяволы!.. Ей-Богу.

И тотчас же Кирилл Михеич - тихим шагом к генеральше. Мохнатый пес любовно схватил за икру, фыркнул и отправился спать под крыльцо. Постучал легонько он.

Гулким басом спросили в сенях:

- Кто там?

- Это я, - ответил, - я... Кирилл Михеич.

- Сейчас... Дети, сосед: не беспокойтесь.

Звякнула цепь. Распахнула генеральша дверь и тут при свете только вспомнил Кирилл Михеич - в одних он подштанниках и ситцевой рубахе.

Охнул, да как стоял, так и сел на кукорки. На колени рубаху натянул.

Генеральша - человек военный. Сказала только:

- Дети! Дайте Сенин халат.

В этом Сенином пестром халате, сидел Кирилл Михеич в гостиной и рассказал три раза про свою встречу. На третий раз сказала генеральша:

- Тамерлан и злодей.

И подтвердила дочка тоненько:

- Совсем как во французскую революцию...

Потом, отойдя в уголок, тихонько заплакала.

Тогда попросила генеральша посидеть у них и покараулить.

- Вырежут, - гулко добавила.

А сын на костылях возразил с насмешкой:

- Спать ушел. Напрасно беспокоитесь.

Генеральша, махая руками, передвигала для чего-то стулья.

- Я - мать! Если б не я вас вывезла, вас давно бы в живых не было. А тебе, Кирилл Михеич, спасибо.

Указывая перстом на детей, воскликнула:

- Они не ценят! Изметались - ничего не стоят. Кабы не любовь моя, Господи!..

И вдруг, присев, заплакала тоненько как дочь. Кириллу Михеичу стало нехорошо. Он поправил на плечах широчайший халат, кашлянул и сказал только:

- Известно...

Поплакав, генеральша велела поставить самовар.

Офицеры ушли к себе, долго доносился их смех и стук не то стульев, не то костылей.

Варвара, свернувшись и укутавшись в шаль, качала на руках кошку.

Генеральша говорила жалобно:

- Ты уж нас, батюшка, побереги. Разве я думала, что здесь экая смута. Нельзя показаться - зарежут. Тут и халаты носят, - только ножи прятать. Сходи ты на этот съезд, послушай. Какие они там еще казни выдумают...

И отправился Кирилл Михеич на съезд.

V.

А оттуда вернулся хмурый и шляпу держал под мышкой. Сапоги три дня не чищены, коленка выпачкана красным кирпичом. Взглянула на него Фиоза Семеновна и назад в комнаты поплыла, - в ручках пуховых атласистых жалостный жест.

Дребезжащими словами выговорил:

- Чего тебе? Что под ноги лезешь?

Все такой же сел на стул, ноги расслабленно на половицы поставил и сказал:

- Самовар вздуй.

Слова, должно быть, попались не те, потому - отменил:

- Не надо.

- Ну, как? - спросила Фиоза Семеновна.

Бородка у него жаркая, пыльная; брови устало сгорбились. Кошка синешерстная боком к ноге.

Вспомнил - утром видел - Запус веточкой играл с этой кошкой. Пхнул ее в бок.

Подбирая губы, сказал:

- Генеральшину Варвару за воротами встретил. Будто киргизка, чувлук напялила. Чисто лошадь. Твое бабье дело - скажи, хорошо, что ль, собачьи одеянья носить? Скажи ей.

- Скажу.

Хлопнул ладонью по столу, выкрикнул возбужденно:

- Молоканы не молоканы, чего орут - никаких средствиев нету понять. Киргизы там... Новоселы.

- Наших лебяжинских нету?