Голубые пески

Вбил тот гвоздь, отошел на шаг, проверил - еще молотком стукнул и тогда - к хозяину.

- Здрасьте, Кирилл Михеич.

В щель на Горчишникова уставились скуластые пермские щеки, бородка на заграничный цвет - карандашиком и один вставной желтый зуб.

- Ты чего ж не работал?

- Так что артель. Революсия...

- Лодыри.

Еще за пять сажен проверил тот гвоздь. Поднял молоток, шагнул-было.

- Постой. Это кто ж приехал?

- Саженова. Генеральша. Из Москвы. Добра из Омска на десяти подводах - пароходы, сказывают, забастовали. У нас тут тоже толкуют - ежели, грит, правительство не уберут...

- Постой. Одна она?

- Дочь, два сына. Ранены. С фронтов. Ребята у вас не были? Насчет требований?

- Иди, иди...

В ограде горел у арб костер: киргизы варили сурпу. Сами они, покрытые овчинами, в отрепанных малахаях сидели у огня, кругом. За арбами в синей темноте перебегали оранжевые зеницы собак.

Кирилл Михеич, жена и сестра жены, Олимпиада, ужинали. Олимпиада с мужем жила во второй половине флигеля. Артемий Трубучев, муж ее, капитан приехал с южного фронта на побывку. Был он косоног, коротковолос и похож на киргиза. Почти все время побывки ездил в степи, охотился. И сейчас там был.

Кирилл Михеич молчал. Нарочито громко чавкая и капая на стол салом, ел много.

Фиоза Семеновна напудрилась, глядела мокро, виновато вздыхала и говорила:

- Артюша скоро на фронт поедет. И-и, сколь народу-то поизничтожили.

- Уничтожили! Еще в людях брякни. Возьми неуча.

- Ну, и пусть. Знаю, как в людях сказать. Вот, Артюша-то говорит: кабы царя-то не сбросили, давно бы мир был и немца побили. А теперь правителей-от много, каждому свою землю хочется. Воюют. Сергевна, чай давай!..

- Много он, твой Артюша, знает. Вопче-то. Комиссар вон с фронта приехал. Бабы, хвост готовь - кра-асавец.

Олимпиада, разливая, сказала:

- Не все.

Летали над белыми чашками, как смуглые весенние птицы, тонкие ее руки. Лицо у ней было узкое, цвета жидкого китайского чая и короткий лоб упрямо зарастал черным степным волосом.

- Генеральша приехала, Саженова, - проговорила поспешно Фиоза Семеновна. - Дом купила - не смотря. В Москве. Тебе, Михеич, надо бы насчет ремонту поговорить.

- Наше дело не записочки любовные писать. Знаем.

- ...Нарядов дочери навезли - сундуки-то четверо еле несут. Надо, Лимпияда, сходить. Небось модны журналы есть.

- Обязательно-о!.. Мало на тебя, кралю, заглядываются. И-их, сугроб занавоженный...

Кирилл Михеич не допил чашку и ушел.

В коленку ткнулась твердым носом собака и, недоумевающе взвизгнув, отскочила.

Среди киргиз сидел Поликарпыч и рассказывал про нового комиссара. Киргиз удивило, что он такой молодой, с арбы кто-то крикнул: "Поди, царский сын". Еще - чеканенная серебром сабля. Они долго расспрашивали про саблю и решили итти завтра ее осмотреть.

- "Серебро - как зубы, зубы - молодость", - запел киргиз с арбы самокладку.

А другой стал рассказывать про генерала Артюшку. Какой он был маленький, а теперь взял в плен сто тысяч, три города и пять волостей, немцев в плен.

Кирилл Михеич, чуть шебурша щепами и щебнем, вышел за ворота.

Из ожившего дома, через треснувшие ставни тек на песок желтый и пахучий, как топленое масло, свет. Говорили стекла молодым и теплым.

Он прошелся мимо дома, постройки. Караульщик в бараньем тулупе попросил закурить. А закурив, стал жаловаться на бедность.

- Уйди ты к праху, - сказал Кирилл Михеич.

Через три дома - угол улицы.

Посетили гальки блестящие лунные лучи, - ушли за тучу. Тополя в палисадниках - разопрелые банные веники на молодухах... Белой грудью повисла опять луна. (Седая любовь - нескончаемая). Сонный извозчик - киргиз остановил лошадь и спросил безнадежно:

- Можить, нада?

- Давай, - сказал Кирилл Михеич.

- Куды?.. Но-о, ты-ы!..

Пощупал голову, - шляпу забыл. Нижней губой шевельнул усы. С непривычки сказать неловко, не идет:

- К этим... проституциям.

- Ни? - не понял киргиз. - Куды?

Кирилл Михеич уперся спиной в плетеную скрипучую стенку таратайки и проговорил ясно:

- К девкам...

- Можня!..

III.

Все в этой комнате выпукло - белые надутые вечеровым ветром шторы; округленные диваны; вываливающиеся из пестрых материй груды мяс и беловато-розовая лампа "Молния", падающая с потолка.

Архитектор Шмуро в алой феске, голос повелительный, растяжистый:

- Азия!.. Вина-а!..

Азия в белом переднике, бритоголовая, глаз с поволокой. Азиатских земель - Ахмет Букмеджанов. Содержатель.

Кириллу Михеичу что? Грудь колесом, бородку - вровень стола - здесь человека ценить могут. Здесь - не разные там...

- Пива-а!.. - приказывает Шмуро. - Феску грозно на брови (разгул страстей).

Девки в азиатских телесах, глаза как цветки - розовые, синие и черные краски. Азиат тело любит крашеное, волос в мускусе.

Кирилл Михеич, пока не напился - про дело вспомнил. Пододвинул к архитектору сюртук. Повелительная глотка архитекторская - рвется:

- Пива, подрядчику Качанову!.. Азия!..

- Эта как же? - спросил Кирилл Михеич с раздражением.

- Что?

- В отношениях своих к происходящим, некоторым родом, событиям. Запуса видел - разбойник. Мутит... Протопоп жалуется. Порядочному люду на улице отсутствие.