Голубые шинели

— Эй, приятель, — встряхнул его я, — ты что, разве так можно, я ведь люблю тебя, — сказал я, пытаясь утешить друга, и вдруг увидел какой-то странный свет в его глазах. Я понял, что впервые сказал ему слово «люблю». А ведь я и правда любил его, как самого настоящего и верного друга. Я притянул его за плечи к себе и нежно поцеловал в губы Вообще-то, после того самого первого раза, в губы мы с майором практически никогда больше не целовались, а тут все вышло как-то само собой — уж очень мне хотелось его утешить. А он вдруг приподнялся с дивана, обнимая меня за талию, расстегивая своими руками мою ширинку и, как-то странно всхлипнув, прильнул к моему спокойному, не ожидавшему такого нападения члену своими губами. Он целовал меня с какой-то особенной тоской и нежностью, и я, конечно же, ответил ему тем же.

Мы обнимались и целовали друг у друга члены в каком-то странном упоении. И вдруг я почувствовал, что у Вадима его член набух и поднялся — это было такой редкостью в наших отношениях, что я изумился и порадовался за друга.

— Я хочу тебя, — шепнул мне он, и я с готовностью подставил ему свое очко. Нежно поглаживая меня за яйца, Вадим сначала потерся о мою задницу членом, а потом вдруг, резким движением разодрав в стороны руками обе мои ягодицы, втиснул свой наконец-то вставший и окрепший член в мое анальное отверстие. Как и всегда в первый момент, резкая боль пронзила все мое существо, но мне хотелось доставить Вадиму приятное и я поддался назад, как бы еще сильнее, до самого конца насаживаясь на его орган, я хотел, чтобы он почувствовал, как он надевает меня на себя, как он натягивает мою узкую плотную кишку на свой проснувшийся после долгой спячки член — и он, благодарно застонав и не выдержав напряжения, дернулся и почти мгновенно кончил в меня.

— Прости, Тимоша, — бормотал он, — прости, что не сдержался, я так хотел сделать тебе приятно, а вот видишь, ты такой сладкий, что я не мог больше.

Он повалился мне на спину и еще какое-то время оставался во мне, и я чувствовал на себе тяжесть его тела, всей спиной ощущал огромную мягкую выпуклость его живота, а в моей кишке все еще чувствовал сокращения и подергивания его быстро сникавшего достоинства.

— Тимоша, — шептал он, — Тимоша, мальчик мой. Мне кажется что я тоже люблю тебя.

Мне стало больно — ведь сейчас я должен был уйти от этого него и через некоторое время произносить все те же слова и так же нежно ворковать с каким-то чужим, совсем посторонним мне человеком — и все только потому, что так надо, что мы с майором оказались в западне. Впрочем — это было уже лирикой, а нам, военным мужикам, не до нее — я резко стряхнул с себя майора и, не сказав ни слова, только нежно прикоснувшись рукой к его плечу, ушел мыться. Когда я вернулся, майор был уже одет и спокоен.

— Ну, в добрый час, Тимоша, — сказал он, и я, напутствуемый таким образом, отправился навстречу своей судьбе.

* * *

Кевин уже ждал меня в кафе. Когда я появился — он сразу приветливо махнул мне рукой, и я присел за его столик.

— А ты хорошо выглядишь, — улыбнулся он, одобрительно оглядывая меня в том самом наряде, который он мне подарил в нашу первую встречу.

Надо сказать, что я расстарался и купил-таки себе подходящие к брюкам ботинки, и чувствовал себя этаким роскошным парнем, вот только слегка не хватало волос на голове — все таки армейский парикмахер — это вам не стилист из салона.

Кевин тоже выглядел неплохо, а точнее — он выглядел шикарно, я просто не мог себе представить нечто более элегантное, чем его роскошный двубортный костюм, белая отутюженная рубашка, красный с синим мелким орнаментом галстук — все было очевидно дорогое и очень качественное, а сидело на нем так, словно он только что вышел с показа мод. Ну и конечно — запах. У него был какой-то неведомый мне запах одеколона, который сводил меня с ума.

— Какой у тебя одеколон? — не сдержавшись, спросил я, чем, видимо, доставил ему огромное удовольствие.

— Скажи, тебе действительно нравится мой запах?

Я утвердительно кивнул.

— Отлично, я тебе подарю такой же — он называется Фаренгейт. Слушай, кстати, тебе очень хочется тут сидеть?

Вот глупость — с какой это стати мне тут сидеть, мне ведь надо его разговорить и записать все это на миниатюрную пленку, вмонтированную в зажигалку, не буду же я делать это тут, в таком шуме.

— Ну что ты, Кевин, — негромко ответил я, — мне намного приятнее быть с тобой наедине.

Я почувствовал, что он даже обрадовался, что можно сразу встать и уйти — мы так и сделали.

Едва мы вошли к нему в квартиру, и Кевин закрыл за собой дверь, он сказал:

— Послушай, малыш, я очень ждал тебя, и мне хочется, чтобы этот вечер был для нас особенным. Ты ведь не торопишься?

Я отрицательно помотал головой. Одновременно я нажал на кнопочку зажигалки и тем самым начал запись нашей беседы.

Кевин провел меня в гостиную — в этот раз она была прибрана более аккуратно, чем в прошлый раз, отчего выглядела значительно уютней. Стол был уже накрыт, Кевин подошел к нему и зажег две свечи.