Голубые следы

Однажды он мне сказал: «Поэт должен прямо идти навстречу смерти. Только так он сможет по-настоящему свидетельствовать о жизни и о людях». В этих утверждениях не было никакой наигранности. В нем жила неукротимая воля к действию, чем во многом напоминал он мне Лермонтова. Он был убежден, что поэт не может жить вне борьбы. Опасность, которой он подвергается в смертельной схватке, несравненно ниже идеи, его воодушевляющей.

Пренебрежение личной опасностью являлось своеобразным выражением чувства гражданского долга. Вот почему мне не показалось странным стихотворение, которое он прочел после наших длительных разговоров о войне, тогда уже захлестывавшей все новые и новые страны Европы:

Над нами с детства отблеск молний медный,
Прозрачный звон штыков и желтый скрип
      ремней.
Во имя светлой будущей победы
Нам суждено в сраженьях умереть.

А превратности истории между тем были совсем близки. Грянул гром, я простился с Павлом, и нам суждено было уже никогда не встретиться. Исполнились, к великому сожалению, все его предчувствия. Я хотел было сказать «мрачные предчувствия», — но опять-таки по отношению к П. Винтману это было бы сказано неточно. Сознание необходимости смерти во имя жизни, в котором преобладает порыв гражданственности, не предполагает эпитета «мрачный».

Отполыхала война. Наш университет, где мы учились, дружили, слагали стихи, сгорел дотла и возродился вновь. Мы добились той «светлой победы», во имя которой было суждено «в сраженьях умереть» многим, многим из нас.

В послевоенные годы я ничего не слыхал ни о Павле Винтмане, ни о судьбе его стихов. Казалось, они утеряны навсегда. Но в наследство от П. Винтмана остались не только его стихи, но и его подвиг. А подвиг — тоже вдохновенное творение духа.

И сегодня вспоминаются строки, в которых, как мне кажется, поэта на сей раз обмануло его предчувствие:

Родиться, вспыхнуть, ослепить,
Исчезнуть, не дождясь рассвета…
Так гаснут молнии в степи,
Так гибнут звезды и поэты.

Нет, не согласен! Поэт не исчез до рассвета, не погас, как молния в степи, не померк, как звезда. Поэт хорошо поработал: выковал щит, который уберег его от всесокрушающего времени. Щит этот — слово, стихи.

На свете существуют две категории людей, которые, несмотря на некоторую схожесть, противоположны друг другу. Я имею ввиду фанатиков и одержимых. Фанатики ослеплены какой-либо идеей, которая затемняет их сознание, затуманивает мысль. Другое дело — человек, одержимый своим любимым делом, своей увлеченностью во имя общечеловеческого блага. Такими были многие великие мыслители, художники, изобретатели, ученые, путешественники, открыватели новых земель и новых дорог к светлой жизни. Я всегда восторгаюсь такими людьми. К ним принадлежит и мой друг — поэт Павел Винтман, который был буквально одержим поэзией.

Вот письмо, которое он написал жене с фронта, в самые трудные военные будни, когда, казалось, было не до стихов: «Самую большую радость мне доставил маленький томик стихов Маяковского с „Облаком“. А мне сейчас так хотелось бы перечитать самое любимое: Маяковского, Пастернака, Асеева, Блока. Так много связано в моей жизни со стихами — и юность, и любовь, и дружба. И всего этого не вернешь, то есть всего, кроме любви, ибо она со мной, моя любовь к тебе, и в жизни, и в смерти».

Замечательное письмо! Как много оно говорит о человеке, его написавшем!

В этой книге — лучшее из того, что сохранилось в архиве жены поэта — Зинаиды Наумовны, лучшее из того, что поэт успел создать за 23 года своей жизни.

Я перечитываю давно знакомые строки. И кажется мне, будто я по огромному гулкому коридору обошел здание нескольких десятилетий и возвратился к исходной точке. Звучит живой голос Павла. Мы как бы снова стоим с ним, прислонясь к одному из университетских подоконников, и читаем стихи. И мне воочию открывается великая познавательная сущность лирики как сугубо исторического явления. Дело в том, что лирика всегда разная на разных этапах развития общества. И самые сильные стихи Павла Винтмана запечатлели общественную психологию именно определенных лет, непосредственно предшествовавших войне. Они вобрали в себя чувство молодого человека как раз той поры, а не какой-либо иной, и, стало быть, вобрали в себя самый дух неповторимого времени. Как всякое истинно поэтическое произведение, они продолжают жить, ибо чувство любви и долга, мужества и дерзания, жажда жизни и самопожертвования выражены в них без поэтической позы — искренне, убедительно, горячо. Молодым поэтом найдены слова, соответствующие его утверждению:

В человеке есть большая сила,
Если он спокойно говорит.

Стихи поэта-воина, пришедшие из прошлого, воздействуют на развитие уже совсем иных поколений.

Таково чудо поэзии.

Леонид Вышеславский