Голый без электричества

— Бе–бе, — говорит Она, когда хочет меня поддразнить.

— Жопа с ручкой, — отвечаю я ласково. — Жанка–лесбиянка.

Жанна, вот как ее зовут, мою царевну–лягушку. На этот счет тоже песенка имеется. Про стюардесс. «Как сейчас помню: лечу это я, лечу…»

6

В Красноярске газовые плиты были редкостью. То есть, они и сейчас там в диковинку, поскольку Енисей–батюшка снабжает город грошовым электричеством, просто я там давно уже не живу, а когда жил, меня эти электроплиты просто бесили. Нагреваются медленно, кофе перед работой не успеешь попить, приходится спиртиком взбадриваться, — и остывают часами. И угар от них жуткий. И не дай Бог, заденешь — ожог широкий будет, повсеместный.

В детстве задницей на раскаленный утюг сел. До сих пор помню, как потом коросту отковыривал. За чтением книжки интересной. Читать всегда любил. Зимним утром, только «Союз нерушимый» отпели, погоду объявляют, и затем всевластный голос диктора:

— Вниманию родителей! В связи с низкой температурой занятия в первых–четвертых классах отменяются…

Вот это был праздник! Родители уходили на работу, а я, в желтом свете прихожей, оставался, свободен, ура! В один из самых холодных дней, за сорок, побежал в библиотеку имени Некрасова, находилась она еще дальше школы, а я в пальтишке, шарф сбился, горло голое, очкарик малинноухий… С авоськой за книгами ходил! Девушки в библиотеке причитали:

— Опять двадцать штук набрал! — честное слово, так и было! Прочитывал за три дня. Книжки–то — детские. — Вам специально занятия отменили, чтобы вы не простудились, не заболели…

Чаем, по–моему, угощали. Однажды. Я в детстве наглый был. С родителями в поезде едем, рядом казах жареную конину ест. Я встал у его столика и смотрю.

— На, мальчик, кушай! — улыбается.

Вкусно было. Мама шипела: «Андрюша, как не стыдно!»

Эх, широка страна моя родная…

Тоже детское воспоминание, в электричке — пьяный мужик садится напротив, смотрит на меня и говорит:

— Андрей?

— Да…

— Беленькие да красивенькие, они все — Андреи…

Неужели правда? Неужели был я когда–то таким?

«Теперь я знаю, кем я хочу стать, когда вырасту. Когда вырасту, я хочу стать маленьким мальчиком». (Джозеф Хеллер, «Что–то случилось»).

7

Почему меня все любили в детстве и почему никто не любит теперь? Ведь я же совсем не изменился…

Носимся с этими детьми. Тащимся. А в чем загвоздка–то? В том, что они еще не взрослые? Потешные, как обезьянки.

Племянница в два года корчила такие рожи — профессионалу–комику за деньги не угнаться. Всего–навсего сидела за столом, ела пельмени (потрясающе прожорливая девушка, она тогда уплетала пятнадцать домашних пельменей! Нынче столько ей не съесть, ей в апреле стукнет шесть) и гримасничала непроизвольно, а взрослые вокруг стола хохотали до боли сердечной. Сейчас она уже научилась глазки строить, а тогда была просто чудо.

Хочу дочку. От Жанны, конечно, от кого же еще. Дитя любви. Маленькую горячую мартышку себе на шею. И чтобы за нос хватала.

Меня в детстве папа называл «спиногрызом». До сих пор не знаю, что это значит.

Потом родители называли меня разными словами. «Эгоистом», «зазнайкой», «алкоголиком»… И всегда — Андрюшей.

Но это родители. Они же не скажут, даже в шутку: «Ну ты, бык». Или: «Эй ты, мудила». Другие скажут. Приятели. Знакомые. Другим и отвечу.

У меня была хорошая семья. Нуждался я разве что в одиночестве, да и то не слишком часто. Меня научили читать книги. Когда я болел, мама сидела у постели. Друг моих родителей, детский врач дядя Слава Комогоров, спас мне жизнь — я умирал от рахита. Годы спустя он же спас жизнь моему племяннику–младенцу, наглотавшемуся таблеток терпингидрата с кодеином. Когда я уже был взрослым, нам позвонили из Запорожья, куда Комогоровы переехали жить, и сообщили, что дядя Слава при смерти. Обширный инфаркт; аорта разошлась, как ветхая тряпка…

В кабинете у нас висел сувенирный образок Николы–чудотворца. Я встал на колени и молился. Ночью мне приснился удивительно светлый сон: будто кто–то сошел с небес, весь в белом и золотом, и сказал, что все будет хорошо.

А утром снова позвонили: дядя Слава умер.

Он сильно пил раньше. Как ни приду к ним в гости, к Сашке с Лехой, дядя Слава спит на диване, темным небритым лицом вниз. Если его будят, ругается черными словами.

Потом он завязал. Наглухо. И через несколько лет умер от инфаркта.

— Лучше бы пил… — вздыхали многие на похоронах.

Я тоже не пью больше, даже пиво. Я же алкоголик.

Но за свое сердце я почему–то спокоен.

8

Да вот, вырастили меня, воспитали, помогли, чем могли… Не всем так везло. В моем классе больше половины учеников жили в неполных семьях. Многие были бедны. До таких высот, как я, уж точно никто не поднялся.

Почему же я считаю, что ад — уже на земле?.. По крайней мере, третьего дня был совершенно в этом убежден.

Непонимание. Нежелание понять другого человека. Ненависть к нему — именно за то, что он другой. Мужчины ненавидят женщин. Дети — взрослых. Пожилые — молодых. Я ненавижу всех. Всех, с кем приходится сталкиваться. Меня никто не желает понять. И сам — никого.