Всякое утро мы спускались туда и, набросив на выступающие лодочные носы большое полотенце, сооружали подобие тента, а на горячий песок под ним расстилали одеяло, которое время от времени следовало передвигать вслед за уходящей тенью.
Здесь не было ни галдящей толпы купальщиков, ни фотографов, а только одиночки, как мы.
Несколько детей играли выброшенными из моря раковинами у колышущейся тонкой волны.
Да еще на скрытых водою гладких валунах на порядочном удалении от берега неподвижно стояли с удочками ловцы бычков в старых соломенных шляпах и закатанных до колен черных шароварах – не уходившие, похоже, с тех давних пор, когда я впервые увидел это море ребенком.
Окунувшись, мы ложились головами в тень и открывали книги.
Мне попались хорошие переводные стихи, перекликавшиеся с этим морем и плавающим в солнце уединением. И когда я поднимал от страницы глаза, то видел такой же мир, спокойно-праздничную бликующую выпуклость воды, чаек, похожих на заверченные ветерком бумажные обрезки, нагретые солнцем бронзовые изваяния рыболовов на камнях и отдаленный черный утюг парома, стремящегося в порт.
Любимая моя лежала рядом, оберегаемая всем вокруг, занимая заветную, ей одной принадлежащую часть расширившейся, солнечной, слабо пахнущей морем Вселенной.
Легкий ветер заносил на страницы песок, и когда мы уходили купаться, тонкие песчаные закладки оставались в книжках.