– Она ведь все своими руками. Вот эту шкатулку покрасила белым, стала как импортная…
– Я и говорю: вам бы прилечь…
– Это когда Олимпиада была, в восьмидесятом…
– А у нас ее уксусом заправляют…
– Тогда ничего достать было нельзя. Ей из Риги привезли…
– Такая в очках, крашеная…
– Какой хлопок – это ж настоящий коттон!..
– Не то буддисты, не то нудисты, я не разобрала…
– Чего они только в этих электричках не возят…
– Перед самым уже папироску попросил… Все давился дымом, давился…
– Чудесный чернослив, по девяносто рублей кило…
– Теперь крышу делают вот так, зато увеличивается площадь мансарды…
– Я их на спирту настояла, да и позабыла… При простуде…Стали смотреть фотографии, достали альбомы из теткиного красного комода. Потом кузен принес из прихожей каталоги с американскими коттеджами и принялся по ним объяснять. Он позвонил в турагентство и узнал, что можно лететь прямо этой ночью, если сейчас забрать билет.
– Вот за похороны. Священнику я отдал…
Кузенова помощница записывала со слов соседки на бумажку какой-то рецепт.
Старая дядькина квартира, где он жил с ними двенадцать лет, еще сохранявшая следы бабушки, которую он еле помнил, была вправлена в эту генеральскую как бы осколками. Ну, как эти мозеровские часы с остановившимся маятником над югославской стенкой и рядом с дурацкой грузинской чеканкой.
Но уже что-то изменилось. А, исчез дедушкин натюрморт с синим кувшином на желтой скатерти. У дядьки картина висела над письменным столом, а тут, у тети, в простенке между окнами, вон и гвоздь.
А та фотография, где тетя с дядей вдвоем, в латунной рамке, висит. Он ее снял и положил в карман плаща.