Гомер

доказывает наличие трагического конфликта в «Илиаде», далеко выходящего за пределы

всякого эпоса. Боги не являются здесь умиротворителями и разрешителями трагического

конфликта. В этом смысле они враги людей. «Боги не играют существенной

интеллектуальной или моральной роли в развитии этой темы». Когда человек борется у

Гомера за свою жизнь перед лицом смерти, то не существует никаких посредствующих

сил, которые бы ему помогали в этой борьбе.

Две фигуры в «Илиаде» безусловно трагичны. Это – Ахилл и Гектор. Гектор – более

тонкая фигура, чем Ахилл, но трагедия Ахилла тоньше трагедии Гектора. Для него меньше

всего стоит вопрос о собственной личности. Его конфликт с Агамемноном есть конфликт

со всей той жизнью, которая повергла его в глубокую печаль в связи с отнятием пленницы.

Когда он отвечает послам Агамемнона, он ссылается прежде всего на философию жизни и

смерти. И если сначала он стоит за жизнь, то в дальнейшем, после гибели Патрокла,

поскольку он знает о своей близкой гибели, он стоит за смерть. Он сам приходит к

своему самоотрицанию. Об этом говорит его желание прибегнуть к самоубийству.

Самоубийство не последовало; но зато Ахилл вступает в смертельный бой, в котором он

гибнет не сразу, но гибнет быстро (уже за пределами «Илиады»). Вместе с Патроклом он

хоронит свою собственную жизнь и уже дает распоряжение о том, что делать с его телом

после смерти. И его мать Фетида и сам он знает, что его жизнь связана с Патроклом

(XVIII, 95-100). Поэтому дело даже и не в Патрокле, о котором он совершенно забывает,

когда идет в бой, а дело – в его предопределенном самоотрицании, которое глубочайшим

образом переживается в целом ряде внутренних кризисов и противоречий.

Если у Ахилла трагизм внутренних конфликтов, то у Гектора трагизм возникает в

результате внешних обстоятельств. Его страстный патриотизм, его уверенность в себе и в

своем народе привели его к трагедии на поле сражения, которая для его родственников

была большей, чем для него самого. Гекуба, Андромаха и Елена в связи с этим подлинно

трагические фигуры. Трагизм Гектора – в неравенстве его сил с могущественным врагом.

Но у него нет внутреннего конфликта. Вместо патетических кризисов Ахилла, вместо его

протестов у Гектора вполне спокойное, хотя и безнадежное [194] отдание себя в жертву

своей родине; и ничто так не выражает психологии Гектора, как его известные слова об

единственном для него знамении – это о необходимости храбро сражаться за отечество.

Ахилл доходит до иронии над самим собой (Тэйт, вероятно, имеет в виду приведенное

выше место из Ил., XVIII). Но Гектор не способен к такой иронии. Он слишком

прямодушен и прямолинеен.

В конце концов Ахилл, как показывает его беседа с Приамом (XXIV, 525-551),

оказывается выше жизни и смерти, выше всякого счастья и несчастья, выше всех

человеческих стремлений. Аполлон вполне прав (XXIV, 49): «Смертных богини судьбы

одарили выносливым духом». В результате этого человек становится выше богов, не

знающих никакого горя. У Фетиды такое горе (тут Тэйт забывает, что Фетида тоже

богиня), что она сомневается в необходимости разговора с Зевсом, когда этот последний

призывает ее на Олимп (XXIV, 90-106). Приам упрекает богов; и это сильнее, чем

откровенное неверие Гекубы. Божественное сострадание недействительно. В своей

трагедии люди гораздо больше находят утешения, общаясь с себе подобными. Будучи

антагонистами людей, боги являются идеальными зрителями их судеб. Это хор

гомеровской трагедии. Функция этого трагического хора – комментировать и собирать в

одном фокусе, резюмировать человеческие судьбы, как это и происходило в позднейшей

трагедии.

Концентрация гомеровского Олимпа – это Зевс. Он резко отличается от прочих богов

тем, что часто покидает нейтральную позицию трагического хора и начинает питать

подлинное сочувствие и жалость к людям, не испытывая их даже к собственным

бессмертным детям. Он искренне жалеет и Ахилла, и Гектора» и Патрокла. А когда он

высказывает свое общее суждение о бедственной сущности человека, то здесь уже

начинает звучать чисто человеческое отношение к человеку. Поэтому Зевс как бы

перестает пребывать в обычной божественной независимости от проблем жизни, смерти и

судьбы и как бы привлекается Гомером для разрешения трагической проблемы человека,

страдающего между жизнью, смертью и судьбою (ср. о мольбах в IX песни, 502-510).

Здесь – предвосхищение эсхиловского Зевса.

Однако Гомер очень далек от примирения богов и людей (XXIV песнь).

Можно считать скептицизмом Гомера то обстоятельство, что у него наличен разрыв

между «внешней реальностью» олимпийцев и их «внутренней пустотой». Несмотря на их