Гомер

непроходимой стеной, чтобы неповадно было феакам развозить своих гостей по домам и

не почитать меня. Ведь я бог или не бог? И Зевс, наконец, промолвил: «Давай вот на чем

согласимся: разбивать корабль в щепы не стоит, а чтобы оно было виднее, ты лучше

возьми да преврати-ка его в скалу. Вот тогда-то все и узнают, что ты не кто-нибудь, а

действительно Посейдон. А горой окружать их город, пожалуй, и не стоит. Ну их!»

После этого Посейдон действительно превратил корабль феаков в скалу, окружил ли

он город феаков горой – у Гомера ничего не сказано. Наверное, все-таки окружил, если

верить позднейшим источником, например Аполлодору.

Этот разговор Зевса и Посейдона передан здесь в том стиле, в каком он

действительно дан у Гомера и который игнорируется нашими слишком академическими

переводами. Все это изображение феаков у Гомера является интереснейшим социально-

историческим комплексом, в котором героический век периода расцвета дан и вместе с

рудиментами седой старины и вместе с мотивами позднейшей изнеженности и

цивилизации.

II. Боги и судьба.

О гомеровских богах написано очень многое. Только, к сожалению, очень редко

писавшие на эту тему осознавали до конца всю оригинальность и всю

внехристианственность этих богов. Мало констатировать то, что гомеровские боги

обладают всеми человеческими недостатками, ссорятся, бранятся, даже дерутся,

злопамятны, мстительны и пр.; многие стараются видеть в этом какую-то аллегорию,

басню или мораль. Необходимо не только по содержанию противопоставить греческий

Олимп средневековому христианству, необходимо уметь видеть и самый стиль этой

художественной религии и при этом такой, конечно, стиль, который тождествен с

мировоззрением Гомера.

1. Религия у Гомера и ее эволюция. Ретроспективно-резюмирующий характер

гомеровского эпоса особенно ярко сказался на демонстрации религиозных представлений.

У Гомера можно найти бесконечно разнообразные оттенки религиозного сознания,

начиная от грубой магии и фетишизма и кончая тонкими и красивыми формами

художественной мифологии. Но, конечно, все древнее и стародавнее изображается у него

на втором и на третьем плане, не играет существенной роли в повествовании, а если и

играет, то уже в виде развлекательного рассказа, далекого от примитивной и буквальной

веры первобытного человека, а иной раз находит для себя даже критику и является

предметом скептических настроений. [270]

Вопрос о наличии у Гомера разнородных религиозных представлений, восходящих к

весьма отдаленным ступеням культурного развития, много раз освещался в науке, причем

даже среди некоторых буржуазных ученых была достигнута известного рода историческая

позиция, хотя и далекая от научных социально-исторических методов, но довольно

эффективная в смысле опознания соответствующих материалов. Почти каждый из

крупных историков греческой религии уже стоит на этой исторической точке зрения. К

нашим концепциям в этой области ближе всего работа ряда шведских ученых, из которых

укажем на Э. Хедена,9) который еще в 1912 г. в своей специальной работе о гомеровских

богах собрал весьма убедительный материал на эту тему у Гомера.

В дальнейшем воспользуемся этим материалом, присоединяя сюда также и

собственные наблюдения и наблюдения других, а главное, нашу социально-историческую

интерпретацию, которая у Э. Хедена целиком отсутствует.

а) Древнейший историко-религиозный слой. Намеки на древнюю магию. Если

начать с остатков у Гомера наиболее древних религиозных представлений, то, во-первых,

их здесь очень мало, а во-вторых, цивилизованный Гомер относится к ним мало

внимательно, если не прямо с пренебрежением.

Одиссей упрекает Агамемнона за пустые слова на ветер, и Агамемнон согласен, что

боги превратят это в пустяки, тщету (metamonia). Это место (Ил., IV, 355-363) есть отзвук

каких-то давнишних верований в магическое воздействие демонов на человеческие дела.

Евриал (Од., IV, 408 сл.) говорит, что если он сказал дерзкие слова, то пусть боги развеют

это слово по ветру. Аякс (Ил., VII, 193-198) сначала просит ахейцев молиться молча, [271]

чтобы троянны не услышали этой молитвы, а потом разрешает молиться как угодно,

дерзко заявляя, что он никого не боится и что его воле перечить нельзя. Пока Киклоп не

знает настоящего имени Одиссея, он ничего не может сделать с ним особенно плохого; но

когда (Од., IX, 502-505) Одиссей открывает ему свое имя, тот через молитву к Посейдону

обрушивает на его голову все несчастья.

Во всех этих текстах чувствуется едва заметный отзвук первобытных представлений

о магической силе слова и имени, отзвук, едва ли понятный даже самому Гомеру. Точно