непроходимой стеной, чтобы неповадно было феакам развозить своих гостей по домам и
не почитать меня. Ведь я бог или не бог? И Зевс, наконец, промолвил: «Давай вот на чем
согласимся: разбивать корабль в щепы не стоит, а чтобы оно было виднее, ты лучше
возьми да преврати-ка его в скалу. Вот тогда-то все и узнают, что ты не кто-нибудь, а
действительно Посейдон. А горой окружать их город, пожалуй, и не стоит. Ну их!»
После этого Посейдон действительно превратил корабль феаков в скалу, окружил ли
он город феаков горой – у Гомера ничего не сказано. Наверное, все-таки окружил, если
верить позднейшим источником, например Аполлодору.
Этот разговор Зевса и Посейдона передан здесь в том стиле, в каком он
действительно дан у Гомера и который игнорируется нашими слишком академическими
переводами. Все это изображение феаков у Гомера является интереснейшим социально-
историческим комплексом, в котором героический век периода расцвета дан и вместе с
рудиментами седой старины и вместе с мотивами позднейшей изнеженности и
цивилизации.
II. Боги и судьба.
О гомеровских богах написано очень многое. Только, к сожалению, очень редко
писавшие на эту тему осознавали до конца всю оригинальность и всю
внехристианственность этих богов. Мало констатировать то, что гомеровские боги
обладают всеми человеческими недостатками, ссорятся, бранятся, даже дерутся,
злопамятны, мстительны и пр.; многие стараются видеть в этом какую-то аллегорию,
басню или мораль. Необходимо не только по содержанию противопоставить греческий
Олимп средневековому христианству, необходимо уметь видеть и самый стиль этой
художественной религии и при этом такой, конечно, стиль, который тождествен с
мировоззрением Гомера.
1. Религия у Гомера и ее эволюция. Ретроспективно-резюмирующий характер
гомеровского эпоса особенно ярко сказался на демонстрации религиозных представлений.
У Гомера можно найти бесконечно разнообразные оттенки религиозного сознания,
начиная от грубой магии и фетишизма и кончая тонкими и красивыми формами
художественной мифологии. Но, конечно, все древнее и стародавнее изображается у него
на втором и на третьем плане, не играет существенной роли в повествовании, а если и
играет, то уже в виде развлекательного рассказа, далекого от примитивной и буквальной
веры первобытного человека, а иной раз находит для себя даже критику и является
предметом скептических настроений. [270]
Вопрос о наличии у Гомера разнородных религиозных представлений, восходящих к
весьма отдаленным ступеням культурного развития, много раз освещался в науке, причем
даже среди некоторых буржуазных ученых была достигнута известного рода историческая
позиция, хотя и далекая от научных социально-исторических методов, но довольно
эффективная в смысле опознания соответствующих материалов. Почти каждый из
крупных историков греческой религии уже стоит на этой исторической точке зрения. К
нашим концепциям в этой области ближе всего работа ряда шведских ученых, из которых
укажем на Э. Хедена,9) который еще в 1912 г. в своей специальной работе о гомеровских
богах собрал весьма убедительный материал на эту тему у Гомера.
В дальнейшем воспользуемся этим материалом, присоединяя сюда также и
собственные наблюдения и наблюдения других, а главное, нашу социально-историческую
интерпретацию, которая у Э. Хедена целиком отсутствует.
начать с остатков у Гомера наиболее древних религиозных представлений, то, во-первых,
их здесь очень мало, а во-вторых, цивилизованный Гомер относится к ним мало
внимательно, если не прямо с пренебрежением.
Одиссей упрекает Агамемнона за пустые слова на ветер, и Агамемнон согласен, что
боги превратят это в пустяки, тщету (metamonia). Это место (Ил., IV, 355-363) есть отзвук
каких-то давнишних верований в магическое воздействие демонов на человеческие дела.
Евриал (Од., IV, 408 сл.) говорит, что если он сказал дерзкие слова, то пусть боги развеют
это слово по ветру. Аякс (Ил., VII, 193-198) сначала просит ахейцев молиться молча, [271]
чтобы троянны не услышали этой молитвы, а потом разрешает молиться как угодно,
дерзко заявляя, что он никого не боится и что его воле перечить нельзя. Пока Киклоп не
знает настоящего имени Одиссея, он ничего не может сделать с ним особенно плохого; но
когда (Од., IX, 502-505) Одиссей открывает ему свое имя, тот через молитву к Посейдону
обрушивает на его голову все несчастья.
Во всех этих текстах чувствуется едва заметный отзвук первобытных представлений
о магической силе слова и имени, отзвук, едва ли понятный даже самому Гомеру. Точно
Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев
Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное