Гомер

строя природы. Посещая другие страны, греки легко находили аналогии для своих богов,

хоть и под другими именами, но с такими незначительными уклонениями, что у них

никогда не могло образоваться ни национального религиозного фанатизма, ни

абсолютного догматизма (39 сл.). То, о чем греки просили своих богов, всегда было только

естественным порядком самой природы. И даже, когда Гера заставляет Гелиоса сойти под

землю раньше срока, то для грека это вполне естественно потому, что Гелиос движется на

колеснице и легко может то замедлять, то ускорять бег своих коней. Вот почему греки не

дали никакой истории творения, которая подобно библейской создавала бы что-нибудь из

ничего. Виламовиц (Platon, I, 601) не раз указывал на то, что естественные науки не

возникают там, где верят в создание мира. Но у греков никто мира не создавал, и потому

естественные науки расцвели у них пышным цветом (42 сл.).

Почти можно сказать, что сверхъестественное совершается у Гомера в строгом

порядке. Вполне можно установить те правила, по которым боги вмешиваются в земные

дела (44). Боги и люди представляют собою у Гомера нечто совершенно единое и вполне

естественное целое, где все начинается с богов и осуществляется в людях. Но то, что

вкладывают боги в людей, является для них максимально внутренним и их подлинной

собственностью. Но даже и при такой естественности религии Гомер все же рисует нам

попытки освобождения человека от обязательного воздействия на него божества. Так, уже

в начале «Илиады» Афина удерживает Ахилла от кровопролития, при этом, однако, она

прибавляет слова «если только ты послушаешься». Следовательно, с точки зрения Афины

и с точки зрения Гомера Ахилл вполне мог и не послушаться богини (45 сл.). Когда

божество появляется у Гомера перед человеком, то человек вовсе не валяется в пыли и не

является чем-то ничтожным. Наоборот, он делается свободным, сильным и добрым. К

богам ближе не бедные и слабые люди, а сильные и могущественные. Безобразный Ферсит

как раз является тем человеком, который оставлен богами и далек от них.

Религия у Гомера основывается вовсе не на страхе перед богами, вовсе не на

уважении к ним и уже подавно не на любви или благоговении, но исключительно на

чувстве удивления. Однако удивление у Гомера вызывают также и прекрасные женщины,

герои и произведения искусства (47). Греческое слово «удивляться» (thaym'adzein) того же

корня, что и «видеть» (theasthai). Это свидетельствует о том, что удивление есть только

более внимательное рассматривание; и оно, конечно, не охватывает человека целиком, но

оставляет известное расстояние между человеком и богами, что опять-таки ставит

человека в более естественное положение. «Гомеровский человек свободен [330] перед

богом». Он горд, получая что-либо от бога. Но он скромен, зная, что все великое

происходит от бога (48).

В дальнейшем Снелль набрасывает правильную характеристику олимпийских богов

в их светлом и ясном облике в сравнении с хтонической мифологией прошлого, связывая

олимпийскую мифологию с возвышением ахейского племени и микенской культуры, о чем

у Гомера – живейшие воспоминания (49 сл.).

Наконец, насколько сложны и глубоки гомеровские мифы, об этом можно судить по

тому колоссальному значению, которое они имели в течение целого тысячелетия для

разных систем античной философии. Можно сказать, почти все античные философы

старались так или иначе базироваться на Гомере, интерпретируя его мифологию в

бесконечно разнообразных направлениях. Недавно вышел объемистый том (677 стр.) Ф.

Бюффьера «Гомеровские мифы и греческая мысль»,40) где можно найти подробный анализ

и обширный филологический аппарат, вскрывающие эту философскую роль гомеровской

мифологии в античности. Указанный автор различает три основных типа интерпретации

Гомера у греческих мыслителей: физический, или натурфилософский; этический, или

психологический; мистико-символический. Изучение труда Бюффьера наглядно

обнаруживает всю обширность гомеровской мифологии и ее неисчерпаемость для

греческой мысли. Но, конечно, мы не можем здесь входить в какие-нибудь подробности, а

можем только отослать читателя к этому ценнейшему и обстоятельнейшему труду

Бюффьера.

12. Судьба как эстетическая идея. Перейдем к последнему завершению

художественной действительности у Гомера, а именно к судьбе, поскольку другие этапы

мироздания: люди и боги – уже рассмотрены.

Воззрения Гомера на судьбу должны рассматриваться так, чтобы это было связано с

гомеровским творчеством, а это значит прежде всего с гомеровским стилем. И

действительно, подходя к судьбе у Гомера с эстетической точки зрения, мы находим здесь

некоторого рода самостоятельный предмет и притом весьма оригинальный, который хотя,