Гомер

неравенство и обеспечил бы его дальнейшее развитие, именно государства. Во главе всего

управления и всей общественной жизни пока еще стоит родовая знать, которая

обслуживается сородичами и соплеменниками меньшей [95] значимости (земледельцами,

скотоводами и ремесленниками), батраками, переселенцами и патриархальными рабами.

Но знать эта уже тронута цивилизацией, она уже стремится к свободомыслию и в религии,

и в морали, и в политике, и на войне, и во всей личной и общественной жизни. У Гомера

мы находимся в самом конце общинно-родового строя, накануне аристократической

республики со всеми ее внутренними антагонизмами, включая прежде всего

демократическую оппозицию.

Выше мы видели, в каком текучем состоянии находился текст поэм Гомера вплоть до

александрийских времен. Теперь мы видим, в каком текучем состоянии находится вся

социально-историческая картина, обрисованная в этих поэмах. Всякое сведение этой

картины к какому-нибудь одному неподвижному принципу грозит коренным искажением

предмета, и метафизика неподвижности в отношении Гомера больше чем где-нибудь

всегда грозила безвыходными противоречиями и провалами. Но это не значит, что здесь

перед нами полный хаос. Мы старались в этом хаосе выделять доминирующие тенденции,

а эти последние понимать как ту или иную социально-историческую структуру. Такой

основной доминирующей тенденцией является пограничное положение Гомера между

двумя общественно-экономическими формациями.

Таким образом, наш основной тезис гомероведения, который мы получили выше из

изучения литературы по гомеровскому вопросу, вполне оправдывает себя в области

раскрытия того, что такое гомеровское общество.

VI. О прогрессивных тенденциях у Гомера

В настоящем разделе мы хотели бы коснуться того, что, правда, иногда и

формулируется в руководствах и исследованиях по Гомеру и чего мы отчасти касались уже

не раз в том или другом виде, но что слишком часто забывается и забвение чего ведет к

омертвлению великого гомеровского наследия, к окончательной сдаче его в архив или по

крайней мере в музей красивых, но мертвых древностей. Дело в том, что Гомер еще не

умер, Гомер еще перекликается с нами и с нашими современными, мы бы сказали, весьма

острыми идеями и настроениями. То, что Гомер есть давно ушедшая от нас мифология и

что он есть музей древности, это было показано выше. Мы отметили в нем все ушедшее,

все не наше, все историческое. Сейчас мы; позволим себе выдвинуть в нем из всего того,

что было сказано выше, как раз то самое, что близко и нам и что превращает его в то

великое наследие, с которым мы уже не можем расстаться. И если мы вскрыли в Гомере

всю его архаику и всю его далекость от нас, то теперь уже никто не может нам запретить

указать в нем и то, что звучит для нас вовсе не [96] архаически, а звучит современно, как

это звучало все века и будет звучать всегда.

1. Антивоенная тенденция. Прежде всего мы должны выдвинуть тезис, что Гомер

осуждает всякое стихийное богатырство, всякую неразумную бойню и если признает

войну, то только войну справедливую, т. е. такую, которая может защитить свободу и

независимость мирных народов. Так как «Илиада» наполнена картинами войны, то может

создаться впечатление, что в этой поэме и нет ничего, кроме войны, что она там и

превозносится и что это апофеоз героев, проводящих свою жизнь на войне. Это

впечатление, однако, ошибочное.

Хотя старые герои, Ахилл и Агамемнон, продолжают быть в «Илиаде»

центральными фигурами и они наделены здесь разнообразными героическими

добродетелями, все же – явно или неявно – трактуются как неприемлемые всякие черты

их, связанные с капризами, самодурством, воинским зверством и пр. Уже в эпизоде

«Посольства» (Ил., IX) прекрасно рисуется капризное упорство Ахилла, как нечто

отрицательное, и его неспособность удовлетворительно мотивировать свое поведение

(особ. 254 сл.). Хотя тут и нет выраженной на словах критики, но отношение самого

Гомера к этому вопросу совершенно ясно, особенно если вспомнить такую сентенцию, как

«Смягчимы сердца благородных» (XV.203).

При последней роковой встрече с Ахиллом Гектор предлагает ему договор, но

которому победивший из них возьмет себе доспехи побежденного, а его тело отдаст его

родным. Ахилл мрачно отвергает это предложение, ссылаясь исключительно на право

сильного и на невозможность совместной жизни волков и овец или львов и людей

(XXII.254-272). И когда умирающий Гектор повторяет свое предложение уже в виде

предсмертной мольбы, то Ахилл даже и здесь свирепо его отвергает, разъяренный и