Гон спозаранку

Я сел за руль и повел машину. Теперь настал мой час грезить. Мы мчались через Линарес, через плоскую и жаркую болотистую равнину, через дымящуюся Рио-Сото-ла-Марина где-то около Идальго и дальше, дальше. Бесконечная долина, зеленые джунгли, перерезанные полосами покрытых молодыми всходами полей. На узеньком ветхом мосту стояли люди, они смотрели на нас. Река несла свои горячие струи. Потом мы стали подыматься выше и выше, пока наконец на нас снова не начала надвигаться пустыня. Впереди был город Грегориа. Стэн и Дин спали, я сидел за рулем один пред лицом вечности, и дорога убегала от меня вдаль, прямая, как стрела. Как это было непохоже на поездки по Каролине, или Техасу, или Аризоне, или Иллинойсу! Мне казалось, что мы несемся по дорогам вселенной туда, где мы сможем наконец познать самих себя, туда, где обитают индейские феллахи — едва ли не главное среди первобытных страждущих племен человечества, словно поясом охвативших экватор от Малайи (длинного ногтя на пальце Китая) к огромной Индии, и дальше к Аравии, к Марокко, и снова к пустыням и джунглям Мексики, и затем по волнам к Полинезии, к таинственному, укутанному в желтую мантию Сиаму, и снова кругом и кругом, так что одни и те же надрывающие душу напевы слышатся у полуразвалившихся степ Кадикса в Испании и за двенадцать тысяч, миль оттуда в центре Бенареса, столицы мира. Сомнений быть не могло, эти люди — настоящие индейцы. Они совсем не были похожи на всяких Педро и Панчо — героев глупых сказок цивилизованной Америки: у них были широкие скулы и раскосые глаза, с ними было приятно иметь дело, они не были дурачками, они не были шутами, они были индейцы. Пусть волны морские принадлежат китайцам, земля — владение индейцев. В пустыне, именуемой историей, они что скалы в пустыне земной. И они знали это! Провожая взглядом нас — по всей видимости, самодовольных толстосумов-американцев, собравшихся повеселиться в их стране, — они знали в душе, кто родоначальник и кто потомок извечной жизни на земле. Знали, но ничего не говорили. Потому что, когда мир истории будет разрушен и снова — уже в который раз! — настанут времена, предсказанные в апокалипсисе феллахов, люди теми же глазами будут смотреть на вселенную из пещер Мексики, как и из пещер Бали, где было положено начало всех начал, где был вскормлен Адам и где ему преподали урок познания. Обо всем этом я думал и думал, пока вел машину в горячий, насквозь пропеченный солнцем город Грегориа.

Перевод В. К. Ефановой

Джек Керуак ДОРОГА В МЕХИКО-СИТИ

Прямо перед нами неясно вырисовывались горы, сплошь зеленые. Одолев этот подъем, мы окажемся на огромном центральном плато, а там уж дорога поведет нас прямо в Мехико. В мгновение ока взлетели мы на высоту 5 тысяч футов над уровнем моря и понеслись по окутанным туманом горным перевалам, откуда открывался вид на дымящиеся желтые ручейки, далеко-далеко внизу под ногами. Это была знаменитая Монтесума. Что-то загадочное появилось в облике встречавшихся на дороге индейцев. Они ведь совсем особенный, ни на кого не похожий народ, эти горные индейцы, внешний мир которых ограничивается панамериканским шоссе: низенькие, приземистые, темные, со скверными зубами… Многие несли на спине невероятных размеров поклажу. На крутых склонах бездонных горных ущелий, заросших буйной тропической растительностью, мы видели возделанные клочки земли. По склонам карабкались вверх и спускались вниз индейцы — они работали на своих крошечных полях. Дин вед машину со скоростью не выше пяти миль в час: ему хотелось разглядеть все.

Ой-ой-ой! Вот уж чего никак не ожидал увидеть!..

На вершине самой высокой горы, не уступавшей Рокки-Маунт, мы увидели заросли бананов. Дин вышел из машины, чтобы показать их нам, и стоял, потирая живот. Мы остановились на горном уступе. Крытая соломой лачужка прилепилась к нему. Она, казалось, повисла над пропастью, которая и была миром. Солнце набросило золотистую дымку на все вокруг и скрыло от нас Монтесуму.

Во дворе перед лачугой стояла крошечная трехлетняя индианочка и, засунув палец в рот, наблюдала за нами большими карими глазами.

— Она, наверно, никогда еще не видела стоящей машины, — прошептал Дип. — Здравствуй, девочка! Как поживаешь? Мы тебе нравимся?

Девочка застеснялась, отвернулась и надула губы. Мы заговорили между собой, и она принялась разглядывать нас, положив палец в рот.