Гон спозаранку

Попадались улицы, мощенные булыжником, с открытыми выгребными ямами, низенькие двери вели в крошечные бары, прилепившиеся к домикам. Чтобы добыть себе виски, приходилось перепрыгивать через ров, а на дне этого рва лежало древнее озеро.

Выйдя из бара, приходилось прижиматься спиной к стене дома и осторожно, бочком пробираться назад к улице. В кофе добавлялись ром и мускатный орех. Громкие звуки мамбо наступали со всех сторон. Сотни проституток стояли вдоль темных узких улиц, поблескивая на нас из темноты скорбными глазами. Мы бродили по улицам как одержимые, как лунатики. Мы ели замечательные бифштексы по сорок восемь центов штука в кафетерии, выложенном удивительным кафелем, а тут же играли несколько поколений музыкантов и пели странствующие певцы-гитаристы и какие-то старики в углах непрестанно дудели в трубы. По кислому запаху узнавали забегаловки, где за два цента можно получить большой стакан кактусового сока. Ничто не останавливалось. Улицы продолжали жить полной жизнью всю ночь. Спали нищие, завернувшись в сорванные с заборов афиши. Другие нищие целыми семьями сидели всю ночь на тротуарах, наигрывая на флейточках и пересмеиваясь. Торчали босые ноги, горели тусклые свечи, весь Мехико-сити был огромным табором богемы.

На углах старухи отрезали кусочки от вареных коровьих голов, заворачивали в тортиллы, смазанные острым соусом, и на обрывках газеты продавали желающим. Это был великолепный, буйный, детски наивный, не знающий запретов феллахский город-финиш, который мы знали, что найдем в конце своего пути…

А потом у меня сделался сильный жар. Я потерял сознание и начал бредить. Дизентерия. Выныривая изредка из темного водоворота, в котором кружились мои мысли, я понимал, что лежу больной на крыше вселенной, восемь тысяч миль над уровнем моря, и еще я понимал, что в своей бренной атомистической земной оболочке я прожил целую жизнь, и не одну, и что перевидел уже все земные сны.

Перевод В. К. Ефановой

Фланнери О'Коннор ПРАЗДНИК В ПАРТРИДЖЕ

Кэлхун поставил свою пузатенькую машину, не доезжая дома тетушек, и вылез, опасливо озираясь по сторонам, словно побаивался, что буйное цветение азалий окажется для него губительным. У старых дам вместо скромного газона были густо, тремя террасами, посажены красные и белые азалии; они поднимались от тротуара и подступали к самым стенам их внушительного деревянного дома. Обе тетушки ждали его на веранде, одна сидела, другая стояла.

— А вот и наш малышка! — пропела тетушка Бесси так, чтобы расслышала сестра, которая находилась в двух шагах, но была глуховата. На звук ее голоса оглянулась девушка у соседнего дома, которая, положив ногу на ногу, читала под деревом. Она пристально посмотрела на Кэлхуна, потом очкастое лицо ее снова склонилось над книгой, но Кэлхун заметил на нем усмешку. Хмурясь, он проследовал на веранду, чтобы поскорей покончить с церемонией приветствий. Тетушки, должно быть, расценят его добровольный приезд в Партридж на праздник азалий как знак того, что он исправляется.

Квадратными челюстями старые дамы напоминали Джорджа Вашингтона с его вставными деревянными зубами. Они носили черные костюмы с широкими кружевными жабо, тусклые седые волосы были собраны на затылке. Кэлхун, дав каждой из них себя обнять, устало опустился на качалку и глуповато улыбнулся. Он приехал только потому, что его воображение поразил Синглтон, но тётушке Бесси сказал по телефону, что хочет поглядеть на праздник.

Тетушка Мэтти, та, что была глуховата, прокричала:

— То-то твой прадед бы порадовался, что тебя наш праздник привлекает! Это ведь была его затея.

— Ну а что вы скажете о добавочном развлечении, которое было тут у вас недавно? — завопил он в ответ.

За десять дней до начала праздника человек по фамилии Синглтон предстал перед потешным судом на площади у муниципалитета за то, что не купил значок праздника азалий. Во время суда ему набили на ноги колодки, а по вынесении приговора заточили в «тюрьму» вместе с козлом, осужденным ранее за такой же проступок. «Тюрьмой» служила уличная уборная, позаимствованная для этого случая. Десять дней спустя Синглтон с бесшумным пистолетом проник боковым входом в муниципалитет и застрелил пятерых видных чиновников и по ошибке одного из посетителей. Ни в чем не повинный человек этот получил пулю, предназначавшуюся мэру, который в ту минуту наклонился, чтобы подтянуть язык башмака.

— Досадный случай, — сказала тетушка Мэтти. — Это портит праздничное настроение.

Кэлхун услышал, как девушка захлопнула книгу. Она приблизилась к живой изгороди и, на мгновение повернув к ним маленькое свирепое лицо на вытянутой вперед шее, направилась обратно к дому.

— Непохоже, что портит! — прокричал Кэлхун. — Я видел, когда ехал по городу — полно народу, и флаги все подняты. Мертвых Партридж похоронит, а выгоды своей не упустит.

На середине этой фразы дверь за девушкой с шумом закрылась.

Тетушка Бесси ушла в дом, но вскоре возвратилась с небольшой кожаной шкатулкой.